Я почувствовала, как Мина поерзала на своем месте, увидела, как она переглянулась с женой Дэйва, и ее сочувствие показалось мне искренним. Я задалась вопросом: неужели он все-таки говорит правду? И что мы все-таки не заодно на этом суде? Что он невиновен, а виновна лишь я одна? Тогда я в первый, но далеко не в последний раз испытала чувство, будто проваливаюсь куда-то и попадаю в мир, где все не так, как мне представлялось. Я отчаянно размахиваю руками, бьюсь в попытках уцепиться за какую-нибудь твердую опору, но, едва дотягиваюсь до нее, как она тает.
33
В конце дня, когда заседание суда заканчивалось, я обычно ускользала от всех, отходила в сторонку и переобувалась, никем не замеченная, присаживаясь где-нибудь у входа, чтобы сменить шпильки на кроссовки. А через несколько минут слышала голоса журналистов, щелчки фотоаппаратов и понимала, что Мина вышла и общается с прессой – позирует для фотографий с мужем и детьми, прежде чем сесть в машину и уехать.
В суд и обратно они ездили на такси, как самая обычная семья. Мина также прилагала все старания, чтобы выглядеть заурядно в своих простых платьях с отложными воротничками «Питер Пэн» – наверное, по совету своего стилиста. В прошлом я присутствовала на нескольких таких «консультациях»: Мина примеряла разные наряды, прежде чем выбирала образ, подходящий случаю. Для Олд-Бейли она отдала предпочтение пуританскому стилю. Но он обманул далеко не всех. Позднее у меня вызвал улыбку один комментарий в газете: Мину Эплтон, звездную селебрити, ждал у зала суда не лимузин с шофером, а «Форд Эстейт» из местной таксомоторной компании. Ее одежда тоже отличалась почти квакерской простотой – впрочем, одним из ее талантов всегда было придирчивое внимание к деталям и неустанная забота о собственном имидже.
У меня вошло в привычку каждый день ходить пешком от Олд-Бейли до станции «Юстон», а уж потом ехать домой: ходьба помогала мне привести в порядок мысли и выкинуть из головы часть мусора, которого я наслушалась в суде. Дело против Мины я воспринимала как заговор конкурирующих сетей супермаркетов с целью подрыва ее репутации. Эти слова я так часто слышала от пиарщиков «Эплтона», что поверила в них. Оказывается, все время, пока я крутилась вокруг них на совещаниях и, чтобы стать невидимой, разливала напитки и подавала еду, я впитывала их слова жадно, как сухая губка.
Стелла установила для меня строгий режим на все время, пока продолжался суд: поощряла определенные продукты, ограничивала потребление алкоголя, строжайшим образом запретила газеты, а также новости по телевизору или радио. Кино – да, комедии – безусловно, но передачи о текущих событиях или новости? Verboten.
– Только когда все закончится, Кристина. Поберегите себя. Как это делает Мина. Она будет рада узнать, что вы следуете тому же совету.
Мне казалось, что утешение, которое я нахожу в ежедневном, рутинном посещении суда, выглядит извращенно, и я, наверное, была права. Моя потребность в упорядоченности жизни достигла маниакальных масштабов, пожалуй, кое-кто назвал бы ее обсессивно-компульсивной. По пути от станции к дому после очередного дня в суде я останавливалась, чтобы высморкаться рядом с платаном у края газона, в четырехстах метрах от станции. Прочистив нос, я разглядывала салфетку с темным от загрязненного лондонского воздуха пятном. Потом шла дальше, держа салфетку в руке, пока наконец не выбрасывала ее в третью по счету урну между платаном и домом. Этот порядок действий я не нарушала из боязни, что случится что-нибудь ужасное, как будто и без того не жила в кошмарном сне.
Дома я снимала одежду, в которой ходила в суд, убирала ее до следующего дня и набрасывала халат. Готовила на ужин продукты из списка, одобренного Стеллой, съедала приготовленное перед телевизором, постоянно перескакивая с канала на канал, чтобы не нарваться на новости, и наконец останавливала выбор на чем-нибудь спокойном и нейтральном.
Стелла служила мне прекрасной опорой, и по мере продвижения судебного процесса ее визиты ко мне участились. Она сама привозила мне прописанные лекарства и перед уходом оставляла их на тумбочке у моей кровати.
– Спите спокойно, – говорила она.
– Как убитая, – ответила я Сандре Тисдейл на вопрос, как я спала, тем утром, когда мне предстояло впервые выйти на свидетельскую трибуну. Мы договорились встретиться пораньше и провести краткое совещание в буфете Олд-Бейли, а заодно и позавтракать булочками с кофе.
– Извините за опоздание. – Мой барристер Генри Андерсон уселся, поддернув мантию, и положил свой парик на край стола.
Я отодвинула тарелку, чтобы к нему не пристали крошки лежащей на ней датской сдобы.
– Ну, Кристина, как вы? – спросил он, вглядываясь в мое лицо.
– Прекрасно, – ответила я, и, кажется, он так и думал.
– Вот и хорошо. Обвинение постарается заронить в головы присяжных мысль, будто бы вы забрали коробки из архива, чтобы выгородить миссис Эплтон. И что эти коробки содержали не только ваши стенографические блокноты и рисунки вашей дочери. Не дайте мистеру Мейтленду увести вас от истины, Кристина. Он попытается заговорить вам зубы, сбить вас с толку. Вместе с тем важно, чтобы вы держались не слишком холодно и невозмутимо. Присяжным надо увидеть, кто вы на самом деле. Это ваш шанс показаться им, так что старайтесь не выглядеть чересчур отчужденно. Пусть видят, кто вы – работающая женщина и мать. Порядочный человек, которому и в голову не придет нарушить закон. – Он изобразил кратчайшее из возможных похлопывание по моей руке и надел парик. – До встречи в зале.
Порой я задаюсь вопросом, что подумал бы мистер Андерсон, если бы случайно столкнулся со мной уже после окончания процесса. Испытал бы он угрызения совести или нет? Может, сказал бы себе, что действовал бы иначе, если бы знал, в каком я душевном состоянии? Или вообще не взялся бы за мое дело. Но под действием назначенных мне лекарств я была непроницаема. А может, он все понял, и это его устраивало. Кто-то успешно управлял мною – вот что имело значение. Мне подобрали и отрегулировали дозу лекарств с тем расчетом, чтобы я могла идеально функционировать на свидетельской трибуне. Спокойно, бдительно, но никак не отрешенно.
Пока мы шли в зал суда, Сандра Тисдейл, как обычно, болтала о пустяках – о погоде, отпусках, – но я слышала только, как цокают по мраморному полу ее шпильки. Цок-цок, цок-цок. Когда я пробиралась на свое место, Мина шепотом поздоровалась со мной, а Дэйв, проходя мимо, коснулся ладонью моей спины. Мелочь, но она многое значила.
Вошел судья Бересфорд, все мы поднялись, и я встала, как в церкви, сложив спереди опущенные руки. Бросив взгляд на места для публики, я увидела, что мне ободряюще улыбаются родные Мины, а не мои. Все, как я хотела. Мы с Майком оба решили, что Анжелике не стоит появляться в суде. Сам он предлагал приехать, но сразу отнесся с пониманием, когда услышал от меня, что лучше не стоит.
Лишь когда мы снова сели, до меня дошло, какая колоссальная задача мне предстоит. Пройти через зал суда, занять место на трибуне и произнести реплики, которые я так часто репетировала. У меня задрожали руки. Выступил пот. Стало страшно. Несмотря на всю видимость, спокойствия во мне не было. Мне помогла Мина – создала отвлекающий момент, сбив лежащую перед ней кипу бумаг на пол. Я наклонилась, чтобы помочь собрать их, и она воспользовалась случаем, чтобы взять меня за руку. Контакт длился всего несколько секунд, но за это время я успела понять: хоть мне и придется пройти через зал суда одной, как и отвечать на трибуне, мысленно Мина все время со мной.
