Воронцов-Дашков и прочие фигуранты по делу о саботаже коронации пополнили Императорскую казну на тридцать семь миллионов рублей. Поляковы и прочие участники, осужденные по делу «железнодорожников», принесли Николаю Александровичу шестьдесят пять миллионов рублей. А «Морское дело» собрало «урожай» порядка сорока двух миллионов рублей.
Солидно? Очень. Но главную прибыль принесли, конечно, заговорщики. Те самые, которые во главе с Владимиром Александровичем попытались захватить власть в стране. А также их последователи, которых оказалось на удивление много. Потрошил, Николай Александрович, конечно, не всех. Но даже эта осторожная «жатва» принесла шестьсот двадцать миллионов по самым скромным подсчетам.
Кого там только не было! Самыми «вкусными», конечно же, оказались всякие аристократические дома, имели большие земли, а также разного рода предприниматели. Например, по этому делу были арестованы купцы Морозовы. Прямо всем кагалом, которым и отправились на каторгу. Николай Александрович, еще живя в XXI веке слышал о том, что это семейство активно помогало революционерам всех сортов. А потому отреагировал на них очень остро, не желая ни прощать, ни понимать, ни входить в положение.
Отдельную радость Императору доставило то, что по делу заговорщиков оказался привлечен и Лев Николаевич Толстой. Очень уж не любил он его еще со школьных лет. До зубовной боли, ибо не цепляли его ни романтика в описании этого писателя, ни интриги, ни тем более военные сценки. Они на его взгляд были предельно пусты, скучны и занудны. Да, конечно, в отношении Льва Толстого все было неоднозначно с показаниями. И, по существу, его можно было не трогать. Но личная неприязнь, вкупе с крайне опасным и разрушительным для общества философским течением, которое проповедовал этот деятельно, сыграли свою роль. Самую, надо сказать, удручающую для этого писателя.
Поначалу-то Николай Александрович хотел без лишней возни провернуть Льва Николаевича через аппарат и отправить на пожизненную каторгу. Однако мама шепнула на ушко, что делать этого нельзя ни в коем случае, ибо он такого поступка и добивается. Специально хочет пострадать от властей, чтобы обрести статус мученика или даже святого. Чего нельзя допускать. Поэтому Император нашел другой вариант. Он распорядился опубликовать свидетельские показания, касающиеся Толстова с ремарками и заметками следователей. Все самое низкое, что удалось собрать о нем. А людям повелел объявить: светский суд не может решать судьбу юродивого, пока тот не украл на базаре краюху хлеба или иное преступление». Чем самым решительным образом дискредитировал старика, выставив лицемером, лгуном и удивительным мерзавцем, что прячется за красивые позы и громкие слова. Но на деле не стоит и выеденного яйца.
Старик не пережил позора и третьего дня застрелился. Супруга же публично от него открестилась. Ибо позор коснулся и ее головы. Впрочем, такой опосредованный удар пришелся только на Толстого. Остальные деятели культуры, засветившиеся в этом деле, пошли под паровой каток репрессивного аппарата без всяких «предварительных ласк». Тем более, что тот дух упадничества, мистики и наркотического угара, что определял эстетику конца XIX века, мало приносил позитива и конструктива людям. Так что этих — творцов Императору было не жалко. Ни писателей, ни поэтов, ни художников. За исключением отдельных индивидуумов.
Совокупный «навар» от конфискаций на этих делах составил около семисот шестидесяти миллионов рублей. Примерно. И это — только в России, не считая заграничного имущества и счетов в иноземных банках. Но за них требовалось бороться, благо, что судебный процесс и осуждение были оформлены чин по чину. Однако пока Император на них не рассчитывал. Да и вообще — об объеме конфискаций не распространялся. Нечего «дразнить гусей». Тем более, что подавляющая масса приобретенного имущества обладала низкой ликвидностью, будучи представлена землей, заводами, рудниками и прочим.
Так или иначе — слушанья были завершены. Их результаты напечатаны во всех газетах Империи, дабы все прониклись масштабом «звездопада». Тем же номером был повторно размещен указ «о делах государственных» и манифест, объявляющий 1 мая государственным праздником — «Днем Империи». А в Санкт-Петербурге тем временем 9 мая собралась первая в мире пресс-конференция. Император специально пригласил журналистов из всех ведущих мировых газет, дабы они могли позадавать вопросы. Наверняка ведь весь мир был потрясен грандиозностью происходящих событий в России и теряется в догадках.
Не ожидал, что соберутся, но, как ни странно — приехали. И приглашенные, и те, кто услышал. И не только журналисты, но и разные зеваки.
Сели. Начали беседовать. Поначалу спокойно и вполне благопристойно. Однако среди прибывших журналистов хватало и тех, что по какой-то либо причине не любил Россию и ее Императора, либо просто дурачился. Поэтому чем дальше, тем больше появлялись острые вопросы. Оппоненты ведь думали, что Николай Александрович стушуется. Но не тут-то было! Он к этому и готовился, даже как-то растерявшись поначалу из-за странно вежливого настроя. Ведь там, в XXI веке любая пресс-конференция в любой момент могла превратиться в место очень напряженных дискуссий.
— Господа, я понимаю, к чему вы клоните, — выдерживая невозмутимое благожелательность на лице, произнес наш герой. — Но я хотел бы вам напомнить о судьбе Франции. Ведь именно эта страна по праву считается самой революционной державой в мире. Давайте мысленно перенесемся в 1871 год. Франция и Пруссия сражаются самым отчаянным образом, являя друг перед другом образцы героизма и мужества. Фортуна оказалась на стороне Пруссии. По ряду причин, не будем их разбирать. Франция проиграла генеральное сражение и, по существу, войну. В то же время Пруссия не исчерпала своих сил. Она может наступать дальше. Ее цель Париж и слава. И что мы видим? Французы, вместо того, чтобы мобилизовать все силы на борьбу устраивают революцию. Из-за чего весь тыл французской армии разваливается, ее остатки окончательно расстраиваются, а Франция падает как перезрелый плод прямо в руки Бисмарка. Без боя. Что это? Народная борьба или чей-то злой умысел?
— Что вы этим хотите сказать? — Возмутился берлинский журналист.
— Только то, что Пруссия и ее солдаты честно сражались. И они побеждали. Им незачем было совершать такой поступок. Ведь если бы это вскрылось, то можно было бы сказать, будто бы они украли свою победу. Но нет. Пруссия ее заслужила честно. Вопрос лишь в том, кому было выгодно, чтобы Франция оказалась совершенно раздавлена, а у ее восточной границы появилась угроза из, не побоюсь этого слова, сильнейшей армии в мире.
— Вы хотите сказать, что Парижскую коммуну устроили специально?
— Я хочу сказать, что в 1871 году Франция потеряла шанс на первенство или хотя бы паритет в военно-морских силах. И последующее десятилетие не позволило ей оправиться от этого удара. Если в январе 1870 года Франция боролась за место самой сильной и значимой морской державы, то в январе 1881 года настолько безбожно отстала, что берут сомнения в том, морская ли она держава вовсе?
— Вы что, обвиняете англичан? — Воскликнул британский журналист.
— Я никого не обвиняю. Я хочу донести мысль, что революция, кроме красивых лозунгов ничего позитивного не принесла Франции. Люди получили права, но смогли ли они ими воспользоваться к общей пользе? Нет. Франция с каждой революцией становиться все слабее и слабее. А вспомните события столетней давности? Сколько было крови! А какой результат? Если бы не добрая фея в лице Наполеона Бонапарта, Францию бы просто растащили на куски соседи. Впрочем, от потери флота и его таланты не спасли. Нет, я никак не оспариваю гений адмирала Нельсона. Разбить противника, превосходящего числом и качеством судов непросто. Ведь французские и испанские корабли тех лет были существенно сильнее и крепче английских. Но вот люди… Не стоит забывать о том, что из-за революции добрые моряки покинули как французский, так и испанский флот. Кто-то отправился на тот свет, кто-то в эмиграцию. Ведь флот — не кавалерия. Там лихостью Мюрата победы не возьмешь. Там порядок нужен, дисциплина, профессионализм и холодный расчет. Поэтому, как только на флот приходит революция — все, суши весла, достойно воевать этот сброд больше не состоянии.
