Хуже то, что полиция, очевидно, не поспевала за бурно развивающимся миром уголовным. Да и законы «не ведали» многих фундаментальных проблем. А уж как любили в эти годы повернуть даже самое мерзкое и очевидно уголовное дело «политической стороной» — не пересказать. Фрондировать было модно. И не только среди молодежи, но и у образованной части «тех, кому за тридцать». Да еще и страсть местных превращать судебные процессы в шоу, где адвокаты ведут свое «стендап-шоу», срывая раз за разом правосудие.
Николая Александровича удручало еще и то, что его предшественники своими руками сделали все возможное для стремительного развития уголовников. Например, осужденные на каторгу в Европейской части, за редкими исключениями, отправлялись в так называемые централы — крупные тюрьмы. Но вот беда — там никто не работал, во всяком случае, в Европейской части России. Просто сидел. Каторга? Формально — да. Фактически — школы уголовной жизни, как и прочие другие тюрьмы. Потому что именно там опытные уголовники втягивали в свою среду молодых да залетных, передавая накопленные знания и традиции.
Благодаря чему к 1889 году даже сформировалась особая каста уголовных элементов, называемая «иванами». Этакие прототипы «воров в законе», то есть тех, кто «разводит по понятиям» и разрешает споры, сообразно неписанным законам уголовного мира. В обычных условиях они были даром не нужны, но тут — «сам Бог велел».
Вот год от года уголовники и плодились. Раз попавший в эту тюремную среду имел все шансы никогда оттуда не вырваться. Даже выйдя на свободу он все равно оставался частью уголовного мира. А все в целом выглядело как какая-то кошмарная зараза. Почти чума, только социальная, разъедающая Империю изнутри.
Да, люди жили бедно, что в немалой степени способствовало высокой криминогенной обстановке. Но еще какие-то полвека назад уровень жизни был заметно хуже. И что? Почему тогда-то не плодились да размножались уголовные элементы с такой совершенно немыслимой скоростью? Может быть потому, что не было условий и мест, где они могли бы социализироваться?
И чем больше он думал, тем больше приходил к выводу о том, что корень всех проблем лежит в двух ключевых моментах. Прежде всего в законодательстве, которое было во многом отсталым и весьма несовершенным, то есть, не способным отвечать вызовам времени. Очень сложно осудить человека за злодейства, которое не знает закон. А если и знает, то в каком-то карикатурном, искаженном виде.
При Александре II хотели судебную систему подогнать под лучшие европейские образцы. Дескать, мы не хуже европейцев. Да вот беда — о прикладных задачах позабыли совершенно. Из-за чего законы Российской Империи хоть и были в чрезвычайной степени либеральны, переплюнув в этом даже «лучших учителей», но конкретные прикладные задачи ими решать было решительно невозможно. Все превращалось либо в цирк, либо в бред, либо в шоу. Даже когда вина очевидна, сговор налицо, улики не оставляют никаких шансов… всегда можно было повернуть дело в нужную сторону. То есть, судебная система выстраивалась не для обеспечения законности в обществе, а сама для себя.
Дополняло совершенно бестолковую систему законов система наказаний. Которая была не только совершенно несправедливой, но и вредной, и даже опасной. Почему несправедливой? А как иначе? Человек совершил преступление против общества и с налогов, которое это общество платит, его должны кормить, поить, согревать, одевать, охранять и так далее. Тюрьма — это ведь и неплохой способ скрыться от самосуда и расправы обиженными родственниками. Так что, несмотря на все ужасы тюрьмы, положение заключенных было более благоприятным, нежели у неквалифицированных рабочих и крестьянской бедноты. Те легко могли умереть от голода или холода. А заключенные — нет. Особенно в Европейской части России. Их ведь кормили. Пусть и не очень сытно и разнообразно, зато регулярно. Получалось прям как в присказке из «Приключений Шурика»: «Кто не работает, тот ест».
Вредной такая система наказания была потому что никого не только не перевоспитывала, но и напротив, вела к укреплению в человеке уголовных традиций и понятий. В тюрьму он мог зайти просто осужденным подданным, но выходил из нее почти наверняка уголовником. То есть, тюрьма получалась не исправительным учреждением, а свое рода «школой воровства, грабежа и разбоя». А опасность заключалась в том, что, если все оставить как есть, дальше будет хуже. Ведь критическая масса уголовного элемента продолжит только расти от года к году и на каком-то этапе может стать одним из важнейших компонентов революционных брожений. Революция она ведь что? Правильно. Мутная водица, где пограбить можно — мое почтение.
Дополняло картину «справедливого наказания» каторга, на которой никто не работал. Не везде, конечно. Кое-какие каторги заставляли своих заключенных трудиться. Но то в Сибири и совсем чуть-чуть.
Так или иначе, но пятого июня Император уже собрал большое совещание, куда пригласил как ответственных лиц из министерства, так и общественных деятелей. Много человек получилось. Вот им-то Император и выложил свои соображения.
Пока он выступал — все молчали. Лишь изредка хмурились. О разгроме одной уголовной «малины» уже много слышали в столице. Так что психологически они были готовы к продолжению. Да и, если говорить по чести, Император не говорил ничего такого, чему следовало бы возразить. Да, не справедливо. Да, не современно. Да, не исправляет, а только сильнее портит. Ну и так далее. «Да» практически по каждому тезису. Хотя такая оценка и звучала жутковато.
Однако, вместо того, чтобы поручить этим уважаемым господам долго и с интересом придумывать новую справедливую систему наказаний, Император просто озвучил, чего хочет получить.
Прежде всего, он предложит исключить само понятие «политических» преступлений, сделав единый перечень для всех видов правонарушений. Но при этом, выделив параграфы для преступлений против Государя и Империи, сделав наказания за них гораздо весомее. Для преступлений легкой тяжести он предложил установить наказание либо штрафом, либо общественными работами их заменяющими. Сортиры там чистить публичные, свалки разбирать или еще чего делать по месту жительства. За средние и повторные «залеты» ввести уже исправительные работы в специальных исправительных лагерях на разный срок. Для тяжелых — к работам присовокупить еще и конфискацию имущества как личного, так и всей семьи в особо тяжких случаях.
А эти самые исправительные лагеря уже использовать для каких-нибудь общественно значимых тяжелых работ. Каналы там копать, железные дороги строить. Самым простым способом. Без оплаты. Просто за прокорм. И главное — формировать стройотряды без всякой самоорганизации, то есть, под началом полицейского чина. Ну и сортировать осужденных их по тяжести и срокам. Например, новичков в исправительных лагерях, попавшихся впервые и по не очень тяжелым статьям, выделять в отдельные подразделения и ставить на наиболее легкие и простые работы. Самых же неисправимых, а равно и «князей» преступного мира — «Иванов», наоборот — на самые тяжелые и унизительные. Само собой, между этими полюсами имелась масса градаций, нацеленных на то, чтобы опытные уголовники не делились своим опытом и «понятиями» с новичками.
