— Ты в личном или в общественном? — кивнул я ему на экран.
— Да какая разница. Дети — они всегда дети, будь то страны, будь то ясли. — Марс был пьян, это было заметно по развязанному языку, который то и дело терял и путал гласные и согласные, а вместе с ними и нить разговора. Хотя я всем сердцем пытался его понять.
* * *
Я переживал свое, прораставшее во мне чувство отцовства.
— Спит, — приложил я ладонь Шиле к животу.
— Конечно, спит, не буди его.
— Не буду, — поставил я ударение на последний слог и вспомнил, как перестукивался с малышом вчера, будто через стенку с осужденным на девять месяцев без права переписки, без прогулок, без света. «Какую же надо иметь психику, чтобы выдержать такой кошмар». Я начал понимать, почему дети плачут, стоило им только выбраться на свободу. Их переполняли пережитые в застенках эмоции. Космонавтик в темном вакууме сырой галактики, связанный лишь пуповиной со своей станцией. «Сегодня снова взорвался ракетоноситель на старте, он должен был доставить еду космонавтам. Те, брошенные на произвол орбиты, испытывали судьбу и голод, перейдя на режим жесткой экономии. Надо будет сегодня заехать на рынок, купить мяса и орехов для станции, для нашего космонавтика». Станция спала. «Констанция», — промелькнули в моей голове Дюма и тройка его мушкетеров, которую гнал д’Артаньян, подстегивая зажатым в руке колье. Моя рука поднялась от живота к шее Шилы и нащупала цепочку. «Подвески на месте».
— В гости хочу. Почему нас никто не зовет в гости? — пробурчала сонно Шила.
— Не жалеют, не зовут, не плачут, — изменил я немного известные слова.
— Только что подумала то же самое.
— Они меня теперь боятся. А ты не пьешь. — Какой от нас прок. — Марс, кстати, приглашал нас к себе за город.
— К Марсу не хочу. У Марса я уже была.
Артур не придал значения словам. Ладонь его остановилась между шеей жены и ее налившейся грудью, до сна уже было рукой подать.
* * *
— Может, в шахматы сыграем? — поднялся Марс из кресла, подошел к серванту. И, не слушая меня, достал доску, высыпал фигуры на стол. Стал расставлять себе белые: — Дети — они наши подопытные, а подопытные всегда пользуются чужим опытом, боясь совершать свои ошибки. И пользуясь им, этим чужим опытом тех самых других людей, передают его следующим. Сначала ты входишь в их мир, в их затхлую квартирку, заваленную делами, которые начаты и брошены, знакомствами случайными и выгодными, связями, которые тут и там сползают лианами с полок и ниш, потом идешь дальше. Воздух тяжелый, он проводит тебя на кухню, где куча гниющей посуды, на жирной скатерти стаканчик настойки из полыни ошибок, трудных и потных желез трудолюбия, на стене, как реликвия, грабли. Айда, наступай, пока есть силы, здоровье и вера в светлое будущее.
— Не боишься проиграть? — ничего не понял я из этого красивого монолога.
— Кто, я? Тебе — нет. Ты же лучше меня играешь.
— Да ладно тебе.
— Я сто лет уже не играл.
— Ну давай, — начал я расставлять черную лакированную армию.
Я слушал Марса и изучал карамельную, хрустящую удовольствием плюшку, половину которой уже съел. Больше не мог, не хотел. Это было равносильно тому, что съесть себя. Но то — миссия Шилы, моей второй половинки. «Где же целостность? И откуда такая половинчатость во вкусах, и откуда на нее такая надежда?» — вполвзгляда я видел экран, вполуха я слушал Марса. Он начал Е2 Е4, между делом мы по очереди двигали фигуры. Марс надел на себя маску гроссмейстера, придав задумчивости своему лицу. Оно было спокойно до тех пор, пока не наступала его очередь ходить… Будто грусть, только что спокойно лежавшая на его лице, начинала просыпаться и двигаться, потом садилась на пухлый диван губ, зевала, рычала или произносила избитое: «Так, значит?»
«Ум его играл и пытался цинично шутить, стараясь загнать весь наш огромный мир в один цинковый гроб, но я не поддавался, тем более, что ящик шутит циничней. Я не хотел поддерживать ни того, ни другого. Ящики априори грустны, я знаю, куда направляется процессия с такими вещами, я не хочу хоронить чувства людей, как бы они ни провинились. В итоге можно было самому оказаться в этом оцинкованном скафандре, отрезанным от людей, болтающихся на шланге иллюзий. В знак протеста я сейчас съем еще одну плюшку, Марс. Пусть мне будет плохо».
Я молчал. Марс не унимался, пытаясь отвлечь меня от партии. Ему очень хотелось выиграть. Ходы его были необдуманны и поспешны:
— Ты слышал, что нашу компанию поглощает «Атмосфера»?
— Значит, не будет больше «Nordik Airlines»? — сделал я вид, что информация была для меня новой.
— Шах.
— Монополия на небо, — улыбнулся он. — Не жалко тебе свою королеву?
— Ферзя.
— Это для тебя ферзь, а для меня королева.
— Жертвую ради общей победы.
— Я бы не стал, — взял он мою королеву.
— Да какая тебе разница, за какую компанию летать, Марс? Главное — летать, я это понял, как только меня вернули на Землю.
— Разницы нет, но она есть. Она мешает мне есть, пить, любить.
«А мне мешает шашлык, который был до плюшек», — улыбнулся я про себя.
— Меняй образ жизни.
— Меня устраивает.
— А вот меня нет. Еще шах, — пришпорил я своего коня. — Еще пару ходов — и конец.
— Да? Неужели ты рассчитываешь победить без королевы?
— Почему нет?
— Просто она тебя устраивает, как и твой образ жизни. Ты сам сказал.
— Шила меня очень даже устраивает, — понял я, к чему клонит Марс. — Что касается образа жизни, может, ты знаешь, как поменять его?
— Поэтапно: сначала меняешь образ, а жизнь сама изменится.
Я смотрел на Марс, именно на Марс, а не на Марса. Его абсолютно преКрасная лысая голова сверкала чувством юмора. Планета, а не голова.
— Образ у меня один, точнее, одна. На нее и молюсь.
— У тебя климакс, что ли, начался? — пьяно заржал Марс.
— Я вижу, что Шиле как будто все время чего-то недостает. Вся проблема в том, что я не знаю, как сделать ее счастливой.
— Я бы тебе сказал, дружище, я бы тебе одолжил, дружище, кабы можно было этим поделиться, — держал в руках пешку Марс, не зная, куда ее отправить. — А ты спи с ней чаще. А счастье придет, вот увидишь. Тебе надо поменять свое отношение к предмету любви. Ты говоришь, что она — твой образ. Сделай рокировку.
— В смысле?
— Женщина мыслит образами, создай его, будет молиться и на тебя. — Язык Марса был пьян, но мысли, как ни странно, трезвы. — Не ты на нее должен молиться, а она на тебя. Предлагаю дружбу, то есть ничью, — оставил пешку без приказов Марс и протянул мне руку.
— Ты шутишь? У меня позиция лучше.
