За окном по улице прокатился рокот. На хорошей скорости пропыхтел мотоцикл. Кто-то испытывал свои нервы на прочность, а заодно и нервы соседей.
— Если бы ты смеялась, как «Харлей Дэвидсон». Я бы мог слушать тебя всю ночь.
— Найди себе женщину с храпом.
* * *
Я встал с кровати, накинул штаны, куртку и вышел на крыльцо. Звезды вылупились на меня, будто никогда ранее не видели людей. Они были начищены до блеска. Я вспомнил, как мы натирали пуговицы на шинели в летной школе, в которой учились вместе с Марсом. Как я запрыгивал к нему на спину неожиданно и кричал: «Я на Марсе. Я марсианин!» Если настроение его случалось не очень, то он скидывал меня тут же, а когда он был на позитиве, пробегал со мной еще несколько метров, пока я сам не сползал на землю.
Тихо улыбнулся себе и звездам. Атмосфера была морозной и жесткой. Лицо мялось об воздух. Природа лицемерила, изображая из себя весну, даже вторник косил под выходной. Я достал сигарету, и на один огонек в небе стало больше. Хорош понедельник, когда никуда не надо. Будто ограбил банк, только в сейфе вместо денег еще одно воскресенье.
Утром Шила обычно добра и тепла. Была совсем другим человеком. Часов в восемь мы все вместе на кухне. Пили чай.
— Как спалось, Шила? — спрашивал Марс ее второе утро подряд. Он готовил на скорую руку завтрак.
— Проснусь — скажу. Что такое со мной, мне все время хочется спать.
— С этим, что ли? — указывал Марс на меня.
— С ним особенно. Знаешь, какой он нежный.
— Нет. Я так и думал, что он со мной не искренен.
— А Вика спит? — не хотелось мне поддерживать этот сарказм, паясничать и кривить душой. А потом выковыривать из себя смех. Который вовсе не был смехом, так, смешки натужные и искусственные. Чувство юмора еще спало.
— Она просыпается только по зову ребенка.
— А это чей дом такой мощный? Похож на замок. — За высоким кирпичным забором из окна виднелось два этажа и черепица соседского особняка.
— Это Мелеховы.
— Не дом, а крепость. Такой в кредит не построишь, — понял я, чей «Харлей» фыркал в ночи.
— Отец — бандит, сын — мент, преемственность поколений.
— Могли бы и тебя усыновить.
— Я слишком законопослушный.
— И счастливый. Ты же счастлив, Марс? — вдруг вмешалась Шила.
— Конечно, — не задумываясь, ответил Марс.
Повисла пауза. Она вытянулась в шпагат, будто ждала, кто первый выдавит из себя слово или несколько. А те словно еще не проснулись, выходили помятыми и припухшими после вчерашнего вина. Надо было хорошенько взбодрить их чаем.
— Ты-то когда вернешься в небо? — первым проснулся Марс и посмотрел на меня.
— Еще полгода исправительных работ.
— Как тебе там? Жена не ревнует? — перевел он глаза на Шилу. — Девчонки небось постоянно домогаются до него?
— Да кому он нужен… кроме меня.
— Просто я тоже законопослушный, — кинул я искоса на Шилу. Взгляд пришелся ей прямо в рот, к которому она поднесла чашку чая.
— К психологу-то ходишь?
— К психиатру. Теперь реже. У них было подозрение, что у меня диссоциативное раздвоение личности.
— Что это такое диссоциативное?
— Расстройство идентичности, это психический феномен, при котором человек обладает двумя или более различными личностями, или эго-состояниями. Но это не подтвердилось.
— Кто бы сомневался, Артур.
— При этом редком заболевании люди частично начинают терять память.
— Наполеоном был — помню, а вот Чингисханом, хоть сажайте на лошадь, не помню, — улыбнулся Марс.
— Что-то вроде этого. Он говорит, что на моей психике пахать уже можно.
— Польза есть?
— Для общества — не уверен, для себя кое-что нашел.
— Да? О, вижу положительную динамику. Мало кто может признать себя психом.
Марс — как искусный клоун, которому дали целый зал серьезных с виду людей, которых требовалось во что бы то ни стало рассмешить. Клоун прощупывал почву, выкидывая различные номера, чутко улавливая движение смеха, едва тот появлялся в каком-то из уголков рта, сразу же начинал работать в этом направлении, чтобы уже через несколько минут зараза смеха пошла по всему залу.
Смеяться все еще не хотелось. Меня хватило только на улыбку. Чтобы не плодить новых пауз, я переключил стрелки:
— Наших-то видишь кого?
— Наших психов? — засмеялся Марс. Он старался если не рассмешить нас, то хотя бы завязать разговор, чтобы чай был с клубничным вареньем, а не с вяжущей хурмой.
— Ага, из летной школы?
— Да недавно только случайно Глеба подвозил. Иду по салону, тут мне кто-то машет с кресла. Помнишь Глеба?
— Ну конечно, и что? Где он сейчас?
— Живет в Москве. Работает у брата в крупной ювелирной компании. Живет по-прежнему один, правда, уже в собственной квартире.
— В Москве с любовью так плохо стало?
— А где с ней хорошо? Влюблен в своего адвоката. Милая девица, ничего не скажешь. Он даже мне фото показал. «Умная, — говорит, — хотя и с ребенком. — Это все, что оставил ей муж. Теперь она стала более опытной в семейных тяжбах, теперь они вынесены за пределы ее дома». А он до сих пор не знает, как к ней подойти, потому что у его брата с ней были какие-то шуры-муры.
— Обо мне спрашивал?
— Да какое там. Я даже не успел и слова вставить, а он все говорил и говорил о ней. Как в Инстаграме, кроме самих себя никто из людей не интересует. Кому мы нужны? Людям нужны только наши глаза и уши.
— Глебушка не изменился, значит, особо.
— Никто не изменился. Никто, кроме нас, — засмеялся Марс.
— Как-то Клима встретил.
— Да? Сто лет его не видел.
— Он писателем стал.
— Клим? Писатель? — вспомнил я его очки, вечно уставленные в книжку.
— Я сам не поверил, пока не зашел в книжный.
— Ты пробовал читать его книги?
— Занимательно, но к его стилю надо привыкнуть, проникнуться, что ли. Жене понравилось.
— Честно говоря, я даже не знал, что среди нас учился писатель. Придется почитать. О чем он пишет?
— Ну, о чем? О чем и все, о любви, точнее, о ее недостатке. Стиль у него такой вывернутый, оригинальный. Помнишь, он всегда был таким, странным. Все выделиться хотел, но не знал, каким образом.
— Да, я помню, все сценарий какой-то писал. Я тогда так и не понял, о чем было кино.
— Как он мне сам объяснил, рефлексия — это его способ отражения личности, через предметы, через других людей, через их разговоры. Когда образ возникает сам по себе на фоне текущих событий и обстоятельств.
