— Некоторым удалось стать известными, ничего не создав, уничтожив, разрушив. Истребив.
— Ты про Гитлера?
— Да не, не так фанатично, вот Брейвик, например. Помнишь, который завалил кучу своих норвежцев, а теперь отдыхает в психушке. Пишет книгу.
— Ты меня толкаешь на преступление. Я не такой.
— Ты не такой. Так что довольствуйся своим скромным предназначением. Ешь, работай, плодись.
Я не запомнил, как я уснул. Снилась мне по обыкновению какая-то хрень: изба была перекошена, а в прихожей стоял устойчивый запах кирзы, будто здесь квартировали солдаты. Я выдворился, двор был проткнут колодцем с нефтью. Какие-то люди черпали из него ведрами, по необходимости. Они уходили, потом вновь возвращались. Ко мне подошел мужчина в трениках с оттянутыми коленками, он вытер руки о полотенце с американскими звездами, повесил его обратно на гвоздь и пожал мне крепко руку.
— Глубина женственности измеряется чувствами, — кивнул он на колодец.
— Да, не только женственности, — поддержал я разговор. — Кстати, где же ваши женщины? Я не вижу ни одной.
— Главное добывать, а женщины будут.
Мы рассмеялись, провожая из полостей наших уст слова в компании местоимений, я в основном: мы, наш, наши, он больше: я, меня, мое.
* * *
Дохлая птица, как упавший самолет, рядом обшивка, кровь и багаж внутренностей. Голубь лежал грустно в белом снегу в ворохе перьев, ворон внимательно копошился клювом в салоне, будто пытался отыскать черный ящик. Он уже знал причину крушения, а причина была налицо. Холода. Марс пошел прочь от аварии в ближайший бар.
Пребывая за стойкой, все еще переживая за птицу, я задумался, глядя куда-то вдаль бара. Девушка, сидевшая рядом за стойкой, вдруг разбудила меня:
— Что вы на меня так уставились?
— Я? Нет, я не на вас, извините. «Среда, сегодня мне нужен посредник, что выдернет из этой скучной среды обитания странного меня». — Я смотрел ей на руки, а думал о ногах.
— Не на меня?
— Вы ревнуете, что ли? — включился я в разговор.
— Нет, я не умею.
— Никто не умеет, но у всех это получается.
Она улыбнулась и зачем-то посмотрела на часы. Я представил на ее запястьях наручники вместо часов. Время — тоже своего рода наручники, оно нас держит в узде (от рождения до заката) и не отпускает. Скоро нам это начинает нравиться, и вот мы уже сами держимся за него и не отпускаем и даже стараемся ему понравиться, приходя вовремя, выполняя в срок.
— Что вы еще можете сказать, кроме того, что вы не ревнивы?
— Что я могу сказать о себе? Я добрая, ласковая, верная. Что касается моих недостатков, то без шампанского их не вспомнить.
Я заказал шампанского. Мы наполнялись его пузырьками какое-то время, пока нам не стало совсем легко:
— Как вас зовут?
— Марс.
— В каком смысле?
— В планетарном.
— Красивое имя. А меня просто Вика.
— Любите побеждать?
— Проигрывать не люблю точно.
— Тогда за победу! — поднял я бокал навстречу ее руке.
Мы просидели еще одну бутылку брюта в ритмах барного блюза. Люди за столиками менялись или исчезали вовсе, а бармен был тем самым художником-постановщиком, который время от времени менял декорации вокруг двух главных героев фильма. Тем временем мы с Викой играли все лучше, все искреннее, что в какой-то момент дошли до грани, за которой стали самими собою.
* * *
— Знаешь, некоторые люди приходят к нам помимо нашей воли, ты им не открываешь, а они стучат, они барабанят в самое сердце. Я так открыла одному, а он просто ошибся адресом. Для него это банальная ошибка, а у меня теперь стойкое убеждение: больше никаких знакомств по Интернету.
— В этих сетях много всякой рыбы, в основном мелочь, конечно, но кто знает, вдруг повезет и кто-нибудь посчитает, что поймал в твоем лице золотую рыбку. Лично я не люблю рыбачить сетями. Мне больше нравится живое общение. Среди людей, как в королевстве зеркал, смотришь на них и видишь себя.
— Все желают поймать золотую рыбку и доить из нее желания, никто не хочет исполнять. А я, наоборот, вижу только их, людей, глядя на себя. И что они скажут.
— Это оттого, что жизнь стала более чувственной, сенсорной, что ли, стоит только прикоснуться к экрану, на котором высветилось твое лицо, и я уже слышу голос. Этой весной ты встретишь кого-нибудь обязательно.
— Меньше всего хотела бы встретить кого-нибудь.
— У тебя такое милое лицо, так что вполне вероятно, что тем типом окажется обыкновенный очаровательный негодяй. Так что смирись с неизбежностью.
— Ты прав, очаровательные негодяи неизбежны.
— Даже красивые ноги не помогут убежать от инстинктов, — лыбился я, как мартовский кот.
— Ты, наверное, ждешь весны?
— Я ее обожаю, ты права. Плывешь сквозь качественную погоду лицом во влюбленность, ногами в привлекательность, глазами в будущее.
— И что там в будущем?
— Ты.
— Я?
— Ведь между нами какая-никакая, но связь.
— Ты считаешь, что эти встречи похожи на связь? Скорее, это шнурок на ботинках, который вот-вот должен порваться.
— А ты смотри, не отводя глаз.
— Что ты такая задумчивая сегодня?
— А, ностальгия напала.
— В родные края потянуло?
— Нет, в родные объятия.
* * *
Я откусила первый мант и обожгла язык. Это была моя нацатая встреча с Артуром и единственная с мантами, так как я ела их впервые.
— Вкусно? — спросил он меня.
— Очень, — ответила я ему бесчувственным языком, который напрочь потерял вкус к жизни, превратившись из сенсорного в кнопочный. Рецепторы не реагировали.
— Что, язык обожгла?
— Ага, такое ощущение, будто обожглась на первой любви.
Он всматривался в меня долго, словно в окно. Улыбнулся, я ему тоже в ответ. Он заметил, как в окнах моих зрачков наступила весна, потом подошел своими к ним очень близко, чтобы открыть.
— Бывает. Куда торопишься?
— Замуж.
Я чувствовала, что сейчас взорвусь, еще немного — и голова моя лопнет от этой нелепой шутки. Но он нашел средства, чтобы меня остудить.
— Замуж не надо торопиться, замуж надо выходить. «Слабый пол всегда был коварен, но в то же время безумно чувствителен. И как эти два качества: коварство и чувствительность — могли уживаться вместе? Наверное, так же, как и в семье уживались мужчина с женщиной». Так что выходи.
