Многие недели после того случая я не выпускала Ханну из поля зрения, опасаясь, как бы она не выкинула очередной фортель. Но, к моему удивлению, Ханна выглядела намного счастливее, чем когда-либо раньше. Нам практически перестали звонить из школы с жалобами, ложь и воровство сошли на нет, жизнь вдруг потекла своим нормальным чередом. Часами напролет я изводила себя, пытаясь найти этому объяснение. Я холодела от ужаса при мысли, что она обо всем расскажет Дагу — он никогда не простил бы, что я действую за его спиной, тайно встречаясь с человеком, которого Даг хотел бы навсегда вычеркнуть из нашей жизни.
И что самое странное, отношения Ханны и ее отца тоже начали меняться. Я все чаще заставала их вместе: Ханна, широко улыбаясь, обычно сидела у него на коленях, и они со склоненными друг к другу головами обсуждали, как она провела день. Мне становилось не по себе от того, как радуется и удивляется Даг переменам в его маленькой девочке. Иногда она смотрела на меня, наши взгляды встречались и вновь холодок пробегал по моей спине. Как будто Ханна сознательно мучила меня.
Когда, наконец, нам позвонили из приемной психолога, в чьем листе ожидания мы были записаны, и предложили согласовать дату визита, я чуть было не расплакалась, пытаясь от них отделаться, рассыпаясь при этом в извинениях. Конечно, сейчас об этом не могло быть и речи. Не могла же я так рисковать и позволить доктору копаться в голове у Ханны? Не могла рисковать и разрешить Ханне рассказывать о том, что ей было известно? Мне казалось, что я живу в постоянном леденящем душу страхе: я понятия не имела, что мне делать дальше.
Так, по чуть-чуть, стаканчик или два в конце дня превратились в три, потом в четыре. Бутылку, иногда и больше. Я привыкла к осуждающим взглядам Дага, а потом и вовсе перестала обращать на них внимание. «Тебе разве не хватит?» — повторял он, когда за ужином я вновь тянулась к вину. Иногда его лицо принимало замкнутое, жесткое выражение, когда он замечал растущее количество пустой тары в мусорном баке. Но я никогда не выпивала днем, скажем так — пока следила за Тоби. Я всегда-всегда дожидалась момента, когда он мирно засыпал в своей кроватке на всю ночь, по крайней мере, — на первых порах. Знаете ли, я не могла открыться Дагу, рассказать ему о том, что натворила.
— Похоже, она преодолела кризис? — сказал он с удовлетворением однажды вечером, когда Ханна послушно отправилась переодеваться ко сну.
Я уставилась в свой бокал с вином.
— Хммм, — сказала я.
— Может, ее все-таки не стоит водить к этому мозгоправу? — добавил он. — Как считаешь?
— Не стоит, — пробормотала я. — Наверное, ты прав. Я уже отменила визит. — Я сделала над собой усилие и улыбнулась в ответ. Когда он, насвистывая, вышел из комнаты, я наполнила свой бокал до краев и осушила его тремя большими глотками.
Единственной радостью для меня оставался Тоби. Только он мог скрасить мое существование. И Ханна это знала. Ей было известно: Тоби — все, что у меня есть.
Это произошло вечером в октябре, год спустя; у меня был долгий тяжелый день: ночью накануне я не выспалась, да еще и Тоби капризничал после обеда, почти не переставая, — ему к тому времени стукнуло уже два года. Я себе твердо пообещала не брать в рот ни капли до тех пор, пока дети не лягут в кровать, так что изо всех сил поторапливала Ханну. Тоби должен был давно спать, но он никак не мог угомониться, и я взяла его с собой в ванную комнату, где не спускала глаз с его сестры.
— Ну же, Ханна, — сказала я, казалось, уже в сотый раз, пока Тоби играл на полу, без устали повторяя: «брым, брымм-брымм», — толкая машинку вокруг моих ног. — Выходи из ванной, сейчас же — уже поздно.
Она бросила на меня красноречивый взгляд.
— Нет. Я еще не готова.
И тут я завелась. Я всегда старалась быть начеку с Ханной, но сейчас, уставшая, в состоянии небольшого похмелья после вчерашней ночи, я вышла из себя, когда она смерила меня взглядом, полным презрения.
— Сию же минуту, вылезай из ванной, — проорала я так, что Тоби вскочил с пола и принялся плакать. — Я уже сыта по горло твоим непослушанием.
Бесконечно медленно, с раздражающей самодовольной ухмылкой, она сделала то, о чем я ее просила. Казалось, это заняло у нее целую вечность, и мне вдруг нестерпимо захотелось выпить. Я протянула ей полотенце.
— Иди надень пижаму, — выдохнула я. — Вернусь через две минуты. — Я выскользнула из ванной комнаты и направилась к лестнице, думая лишь о холодном вине, ждущем меня в холодильнике.
Я плеснула себе в стакан вина и, стоя у раковины, наслаждалась первыми глотками. Было слышно, как переговаривались дети, их голоса становились все громче — значит, они уже вышли из ванной комнаты. Я прикрыла глаза, собирая остатки энергии, и допила свой стакан. В это мгновение я услышала истошный вопль. Я выбежала из кухни с бутылкой в руке и увидела Тоби, лежащего у подножия лестницы. Помню, как выкрикнула его имя, опустившись рядом с ним на колени. Время словно остановилось: я ничего не соображала от ужаса. Не могу описать облегчение, которое я испытала, когда он поднялся на ноги и бросился в мои объятия.
— Ты в порядке? — спросила я сквозь истерический плач Тоби. — Дорогой, как ты? — Я лихорадочно ощупала его, но, удивительным образом, обошлось без видимых переломов.
Еще никогда в жизни я не пребывала в таком бешенстве. Подняв голову, я увидела, как по лестнице, не спеша, к нам спускается Ханна, с безмятежной улыбкой на лице. Признаюсь, на какую-то долю секунды я была готова убить ее.
— Что ты сделала? — завопила я. — Что, черт возьми, ты сделала?
— Ничего, мамочка, — ответила она.
— Это ты его толкнула, Ханна? Ты спихнула брата с лестницы?
Она остановилась на нижней ступеньке и пристально посмотрела на меня.
— Неа, он сам упал, — ответила она, пожимая плечами. — Я здесь не при чем.
И потом я сделала это. Я влепила ей пощечину. Прежде я никогда не поднимала руки на своих детей, но в тот момент внутри меня все кипело. От удара ладонью на ее щеке осталась багрово-красная отметина.
— Ты, маленькая сучка, — крикнула я. Я совершенно вышла из себя, в ту минуту я была способна думать только о том, что Тоби мог умереть. — Не смей никогда больше прикасаться к моему ребенку. Поняла? — Я так громко голосила, что не услышала, как Даг ключом открывает дверь.
— Бет? — Он, не раздевшись, стоял в коридоре с перекошенным от ужаса лицом. — Бет, что, черт возьми, ты делаешь?
Стоило Ханне увидеть отца, как она тут же разревелась.
— Мамочка ударила меня, папочка! Но я ничего не сделала. Тоби расстроился, потому что мамочка надолго исчезла, она пошла за вином и все не возвращалась — потом Тоби упал, а мамочка меня ударила. Она меня ударила, но я не знаю за что!
Я мотала головой, не веря своим ушам, а затем повернулась к Дагу.
— Она врет. Я только на минуту отлучилась. Это она его столкнула.
