Они ударили по рукам, обнялись, и Шабалин направился к месту погрузки. Там шла какая-то перепалка с военной полицией и комендатурой: заставляли раскрывать ящики, выворачивали рюкзаки и снаряжение. Паша покорно прошел через эту унизительную процедуру. В воздухе он практически сразу уснул и проснулся только после того, как самолет коснулся ВПП в Чкаловском. Солнце клонилось к закату.
– Давайте быстрее выгружайтесь, – наехал на Пашу борттехник. – Мы уже трое суток на ногах, спать хотим…
– Нас должны были встретить, – сказал Шабалин, не увидев транспорта встречающих.
– Ничего не знаю, – запротестовал борттехник. – Выгружайся на бетонку! Кто вас там встречать должен – не мое дело.
Выгрузились. Подчиненные вопросительно смотрели на своего командира.
«А там, когда вернешься назад, увидишь, что ты абсолютно никому не нужен», – вдруг в памяти всплыли слова Валеры Федяева.
В одном из кофров лежал заряженный сотовый телефон, но как Паша ни звонил на указанные ему контактные телефоны, трубки никто не брал. Все отчетливей стала вырисовываться перспектива остаться ночевать прямо на летном поле. И если в Хмеймиме было еще ой как тепло, то в Москве уже было прохладно.
Комендант аэродрома, принимавший в день не один борт, наотрез отказался оказывать Шабалину какую-либо помощь, мол, ищите своих кураторов. И уже находясь в полном отчаянии, Паша набрал номер отца.
– Папа, привет…
– Здорово, сын! Ты прилетел? У тебя все хорошо?
– Прилетел, – вздохнул Шабалин-младший и коротко обрисовал ситуацию Шабалину-старшему.
– Я перезвоню, – сказал отец и отключился.
На Пашу смотрело несколько десятков человек, ожидая разрешения непростой ситуации.
Зазвонил телефон.
– Сын, слушай сюда, – отец говорил тем тоном, каким начальник разговаривает в армии с подчиненным. – Я созвонился со своим однокашником, он там по соседству бригадой командует, до завтра они тебя с твоими бойцами приютят и накормят, а завтра, ты говоришь, во Владивосток?
– Да.
– Смотри, как пойдешь в отпуск, мы с матерью тебя ждем! Сразу к нам! Ты понял?
– Да, понял! Спасибо, батя!
– И еще, – голос отца стал чуть тише: – Вчера в Бурденко скончался Валера Федяев. Его привезли меньше недели назад, он был очень тяжелый… врачи не смогли его спасти. Вот так.
Переночевав у связистов, утром роту вернули на аэродром, где они загрузились, как оказалось, в тот же борт. Борттехник делал вид, что не узнаёт вчерашних пассажиров.
В Кневичах повторилась ровно такая же картина: никто их не встречал, хотя об этом было договорено, составлены планы, согласованы и подписаны, выделены машины, но… на аэродроме снайперская рота выгрузилась на бетонку, продуваемую всеми ветрами, и Паше пришлось битый час дозваниваться комбригу, чтобы доложить о прибытии и сообщить об отсутствии запланированного транспорта. Через три часа приехали три «Урала», которые доставили людей и груз в расположение бригады. Выгрузив имущество в расположение и заперев в оружейной комнате войной натруженные стволы, Паша позвонил дежурному по бригаде – узнать о дальнейших планах. Тот приказал построиться перед штабом.
Шабалин вывел роту под штаб, построил, проверил наличие людей и зашел к дежурному:
– Слушай, майор, ну мы ведь с войны приехали, людей потеряли, надо что-то ободряющее сказать…
– Сейчас скажем, – согласился оперативный дежурный, коим стоял незнакомый Шабалину новый офицер.
Вместе с командиром роты дежурный вышел на крыльцо, осмотрел воинство:
– Я не понял, капитан, а до вас что, приказ о форме одежды не доводили?
Паша почувствовал, как теряет над собой контроль – в глазах потемнело. Быстрее всех среагировал Шевчук, который мгновенно оказался рядом, готовый предотвратить расправу.
– Майор, иди-ка ты отсюда в штаб… – посоветовал старший лейтенант.
Дежурный, блеснув глазами, развернулся, пошел ко входу и уже от двери бросил:
– Завтра я доложу комбригу о состоянии дисциплины в вашем подразделении.
* * *
Паша вышел за КПП. Отсюда до его дома было метров триста – по прямой дороге. Легкий ветер шевелил придорожные ивы. Скоро опадет листва, и придет полноценная осень… а пока можно было идти и наслаждаться вот этим ветром, этой до боли знакомой дорогой, этими родными плакучими ивами…
Навстречу попадались люди – вот две женщины, о чем-то говорящие между собой; вот молодой человек лет тридцати, в облегающих джинсах и с букетом цветов в руках; вот прошла стайка молодежи: мальчишки и девчонки, лет по семнадцать-восемнадцать, весело щебетали о чем-то своем, не обратив никакого внимания на попавшегося им на пути капитана морской пехоты. Глядя на их беспечные лица, Паша вдруг подумал, насколько счастливы эти люди, ибо им совершенно неведомо то, что пережил он не далее как неделю назад.
Там, в Дэйр-Эз-Зоре в ужасе смертельного боя он считал последние минуты своей жизни, ясно осознавая грань, за которой стоит безумие или бесконечность. А здесь, во Владивостоке, люди весело и беспечно шли по улице, балагуря и смеясь – и дела им никакого не было до какой-то там войны… которая была отсюда бесконечно далеко – настолько далеко, что ни для кого из них она не существовала в реальности.
Придомовый мини-маркет еще работал, и Паша зашел в него. Здесь ничего не изменилось: все те же азиатки за кассой, все тот же набор алкоголя и еды. Шабалин взял бутылку коньяка, сигарет, хлеба, консервов, воды, колбасы и салатов.
В подъезде привычно пахло сыростью, мочой и никотином.
А дома пахло домом.
Привычно разувшись, Паша прошел на кухню, достал рюмку, повертел ее в руках, отставил. Достал стакан и налил в него коньяка. Из ящика стола достал свой телефон, поставил его на зарядку и включил: тут же полетели сообщения, которые он даже не хотел смотреть. Это все можно посмотреть завтра.
Выпив коньяк, вышел на балкон.
Вдали горела иллюминация трехсотметровых пилонов моста через Золотой Рог. Нескончаемым потоком двигались машины на улицах города. Не изменилось ничего. Денис Стешин жил этажом ниже. Когда-то жил. Теперь в окнах там была темнота.
Паша закурил. В голове заштормило. Нужно было что-то приготовить поесть. Заголосил телефон, но, не дождавшись ответа, умолк. Сделав несколько затяжек, Паша вернулся на кухню. Снова налил себе коньяка.
Взял телефон: номер звонившего ему был неизвестен. Перезванивать он не собирался, но телефон зазвонил вновь. Кто-то настойчиво добивался разговора.
Паша провел пальцем по экрану и поднес трубку к уху:
– Слушаю, Шабалин.
– Папка, – раздался в трубке родной голосочек.
В горле встал ком. Паша не мог сказать ни слова.
