Вопрос, какой была бы Любовь без инвалидности и что было бы нужно ей, оставался открытым, но это как раз был случай, когда бытие определяет сознание, а не наоборот. Окажись на месте Соколовой любая другая женщина, она бы тоже в первую очередь думала, как бы вернуться к нормальной жизни, а не пить кофе из кофе-машины.
Вся эта завязка жизни на физически ощутимых материях, будь то живые ноги или мертвое изделие из металла и пластика, всегда заставляла Фролова чувствовать отвратность к происходящему. Человек просто был обречен стать рабом материи. Никакого маневра, никакой свободы, правила жесткие и беспринципные. Минимализм бедных, максимализм богатых… Разница только в количестве, но твердо сказать материи «нет» не было ни единого шанса ни у кого.
Открывая дверь в квартиру, Андрей Фролов понимал, что он полностью запутался в своей жизни. Единственное что его радовало, что он все же не изменил Вере. А не изменил ли? И что вообще считать изменой?
Глава 3
Со стороны это напоминало всеобъемлющий «конец света». Не в масштабах крохотной планеты или даже солнечной системы, это было нечто фундаментальное, распространяющееся на всю Вселенную. Многомиллиардные тонны раскаленной материи сливались во что-то единое, не переставая при этом реагировать между собой. Термоядерные реакции образовывали облака звездных газов и туманности, которые, однако, тоже были обречены, увлекаемые, как и все вокруг, беспощадной жадностью гравитации. Космос уже не казался пустым и черным. Вокруг, насколько только мог охватить взор, переливалось и играло самыми разнообразными оттенками светового спектра. Желтое переливалось в красное, завивалось каштановой спиралью и, вспыхнув белым, рассыпалось ярко-голубыми бриллиантами, которые вскоре безвозвратно пропадали в этом невообразимом калейдоскопе. Переливания красок было настолько яркое, эффектное и стремительное, что уловить все происходящее не было никакой возможности.
Постоянно ускоряясь, вся эта раскаленная материя неслась прямо на Андрея Фролова, зависшего где-то в космической бесконечности в качестве абсолютно нереального наблюдателя. Космические массы сжимались одновременно со всех сторон, что создавало ощущение нахождения внутри стремительно ссужающейся сферы. Но это не вызывало ни страха, ни паники, ни даже желания куда-нибудь спрятаться, тем более прятаться было негде. Все становилось всем, и Фролов понял, что Вселенная схлопывается. Осознание этого было настолько спокойным, что даже опоздание на работу воспринималось бы более эмоционально.
Наконец, начали растворяться самые ближайшие звезды, а потом стена материи, почему-то совсем негорячей, просто пронеслась сквозь Фролова. За ней осталась пустота. Но не та, космическая пустота, которая уже пугает своей черной бесконечностью, это была абсолютная пустота, вяжущая не только отсутствием даже одинокого кванта света или атома, но и возможностью осознать это. Осталось только ощущение любви ко всему, чем-то напоминающее забытое детское чувство, которое и делает каждого ребенка счастливым в независимости ни от чего. А потом пропало и оно. В какой-то момент не было ничего, а затем появилось неповторимое и ни с чем несравнимое ощущение себя всем и сразу ничем. Когда тригинтиллионы
[3] всего, начиная от гигантских звезд и планет, и заканчивая едва промелькнувшей у кого-то мыслью, начинали являться тобой, а ты – являться ими, поскольку в сознании образовывалось все когда-либо существовавшее во Вселенной в виде материи, мысли или чувства. И ничего другого быть уже не могло, потому что никогда не было. Ощущение единства настолько поражало своим величием, что только сейчас приходило понимание о каком просветлении или рае велись разговоры на ничтожно крохотной планете Земля. А потом кто-то шепнул, отчетливо и совершенно непонятно откуда: «Пора домой».
Фролов подскочил и испуганно пытался сообразить где он. После совершенного спокойствия во сне, вернувшись в реальность, ему было страшно потерять жену Веру, однокомнатную квартиру и даже кофе-машину, нажитую непосильным трудом. Убедившись, что никакая Паранишпанна на это не претендует, Фролов понял, что все в порядке и уронил голову на подушку. За окном было еще темно. Разбуженная Вера спросила, что стряслось, Андрей сказал, что все в порядке и взглянул на лежавший рядом мобильный телефон. До сигнала будильника оставалось чуть больше часа.
Несмотря на умиротворенность в конце сна, все же от него осталось неприятное ощущение. Полежав еще в кровати, Андрей понял, что уже не уснет и ушел на кухню. Чтобы не будить жену тарахтением кофе-машины, Фролов просто включил чайник, затем сел за стол и, подперев голову рукой, долго смотрел в одну точку.
Сегодня был его день рождение – 22 сентября. Андрею Фролову исполнилось тридцать три года.
Настроение было совсем непраздничное.
Соколова не звонила и не писала уже три дня с момента их последней встречи, что косвенно говорило о появившийся в ней обиде. Конечно, сегодня она позвонит и поздравит своего друга с днем рождения, в чем Фролов был абсолютно уверен, но насколько это будет искренни, а не из чувства долга, понять будет затруднительно. Хотя, Андрей осознавал, что, возможно, это просто домыслы, ведь были случаи, когда он с Любой не связывался и неделю, и это ничего не значило, кроме того, что у каждого были какие-то свои дела. Но тогда они расставались по-обычному, без попыток с чьей-либо стороны склонить другого к сексуальным связям. А что теперь в голове у Соколовой предугадать было почти невозможно…
Сам Фролов с удивлением распознавал, что творилось с ним эти три дня. Десятки раз задавал себе вопрос, чем бы закончилась та сцена, когда девушка положила его руку на свою грудь. Сексом? Поцелуями и петингом? Ничем, в конце концов? Чтобы ответить на него, Андрей себя спрашивал: «А какое бы я хотел продолжение?» И как он не старался найти в себе силы и аргументы ответить: «Никакое», надо было признать другое: Любовь он знал давно, заботился о ней, видел, как она оживает после тяжелой травмы, и теперь, когда она расцвела как заботливо выращенный цветок, ему хотелось овладеть ей страстно и нежно, и отсутствие ног совсем не уменьшало сексуальность девушки.
Несмотря на это желание, Андрей был рад, что не поддался этому соблазну. Вере изменять он не хотел, но было ощущение, что измена уже произошла независимо от его воли. Где-то внутри. Но, в конце концов, соблазны и являются соблазнами, потому что тебе чего-то хочется, а ты этого не делаешь. Можно хотеть убить человека, но этим ты его не убьешь, а тебя не посадят в тюрьму. Можно хотеть украсть у соседа машину, но от этого машина не станет твоей. Можно хотеть заняться плотскими утехами с небезразличной тебе девушкой, но это не значит, что твой фаллос попал в ее влагалище. Чтобы понять огромную разницу между «хотел» и «сделал», Андрей даже представил, что Вера хотела какого-то мужчину, но не переспала с ним (неприятно, но даже на обиду не тянуло), а потом, что переспала…
Итак, он – Андрей Фролов, был герой. Не поддался на соблазн. Но в чем был соблазн? Если бы только в разовом сексе с Соколовой. Соблазн был в другом. Пустить все в тартарары. Но даже самый отчаянный порыв чувств к Любови не смог бы заставить совершить Фролова этот уникальный по своей безрассудности поступок. Держать себя в руках молодой хирург умел. Но на вопрос: «хотел он уйти к Соколовой или нет?», ответ до сих пор не был найден. Хотя он был очевиден, как, казалось бы, поначалу. Тем более Андрей не раз ловил себя на мысли, что ничего такого особенного в Любе нет. Кроме отсутствия ног. В итоге получалось, что ее главный недостаток стал ее главным достоинством!
