Да и, в конце концов, сколько можно было спасать ее? Сколько раз нужно еще пожертвовать собой и стратегическими миссиями? И самое главное: какой от всего этого был толк для нее? Это только порождало деструктуризацию ее сознания от нежелания развиваться. Вот и все. Все эти спасения даже вредны. «Пошлю ФСБ подальше!» – решил Андрей.
«Ну, вот и началось!» – была следующая его мысль. Снова почувствовал нарастающий приступ недомогания. Судя по тому, как стремительно он захватывал, ничего хорошего не сулил. Рука успела нащупать на столе оставшуюся после визита Любы ложку и запихать в рот. Зубы сжали металл. Зеттатеррон услышал, как рухнуло на пол его тело. Потолок мелькнул перед глазами, а потом наступила тьма.
Страдания длились так долго и сильно, что Андрею казалось, будто он умирал и рождался снова аж двадцать два раза. Непонятно почему, но эта цифра засела в сознание как заноза. Посещение ада, в котором побывал вскоре после смерти Фролова, выглядело, по сравнению с перенесенными муками, увеселительной прогулкой. Когда, наконец-то, все закончилось, и открывшиеся глаза снова увидели реальность, было трудно понять, где и в какое время эта реальность возобновилась. Понемногу приходила память. Казалось, что прошло столько много времени, что Соколова давно уже пошла по этапу и, возможно, даже отсидела весь срок. Одно очевидно – на улице стемнело, а упавшее утром тело все еще лежало на кухне. Но раз его не нашли ни хозяйка квартиры, ни чекисты, значит дела не так уж плохи. Андрей поднялся. Что-то звякало под ногами. Оказалось, что это две половинки искореженной стальной ложки. Она была перекусана пополам! Там же на полу лежал выпавший из кармана телефон. Загоревшийся экран показал десять часов вечера и пару пропущенных вызовов от Чернова. Напрашивался вывод, что никто не стал бы ждать двенадцать часов и, скорее всего, все разошлись по домам, отправив Соколову в следственный изолятор. Но МИБ сообщила удивительную новость: они до сих пор сидели в ОВД.
И хотя тело не чувствовало никаких признаков прошедшей агонии, рассудок был слегка помутнен. Автобусы пока ездили, метро не закрыли, да и до ОВД не так далеко. В квартиру возвращаться смысла не имело. Андрей взял только деньги и паспорт. Купюры он завернул в целлофановый кулек и, немного подумав, решил их спрятать где-нибудь по пути. Возможно, придется уходить сквозь стены, а бумажки так не пронесешь. Мобильник? Его Андрей выбросил в унитаз со словами: «В режиме Бога сотовая связь не нужна». Пора было навестить этих самонадеянных индюков.
* * *
Выйдя на улицу, Андрей заметил, что погода поменялась. Пока он валялся в агонии, в Тартарске потеплело, а с неба посыпался редкий пушистый снег. Такой зимний антураж обычно ассоциируется с новым годом, до которого, надо сказать, оставалось не так много, на дворе – шестнадцатое ноября. Пустой автобус, судя по всему, торопившийся в депо, очень быстро преодолел с десяток остановок. Андрей вышел. Народ помаленьку разбредался по домам. За шторой идущего снега виднелось темное здание ОВД. Кроме проходной, свет не горел ни в одном из окон. Оставалось преодолеть небольшой усыпанный белым пухом сквер. На ведущей к двери дорожке не было ни одного следа. Давно никто не входил и не выходил из этой мрачной бетонной коробки.
В большом холле милицейского здания перед припозднившимся гостем предстала странная картина. На проходной сидел одинокий лейтенант, а все остальное пространство заполняли бойцы спецназа. Они были вполне готовы к бою: в бронежилетах и с автоматами наперевес. Обстановка тем не менее вполне расслабленная: они шутили и о чем-то оживленно разговаривали. Когда незнакомец появился на пороге, повернули голову в его сторону. – Я к ФСБ, – ожидаемый всеми Андромедов был лаконичен.
– Подождите, – ответил молоденький лейтенант и куда-то сообщил.
Дверь, ведущая в коридор напротив, отворилась и холле появился Чернов. С очень уставшим и одновременно злым лицом, он прошел сквозь расступившихся бойцов и прошипел: – А ты не мог еще дольше идти?
– У меня были проблемы, – ответил Андрей. – Вы же сами мне их и создали. – Пошли, – раздраженно продолжил майор. Сзади послышался смешок одного из спецназовцев: – Это что ли из-за него нас сюда дернули?
Когда Андрея завели в какой-то крохотный обшарпанный кабинет, в котором кроме стола и двух стульев ничего не было, там уже находился Иванов. Красные глаза и помятое лицо говорили о том, что напарник Чернова успел где-то вздремнуть.
– Садись, – небрежно бросил Иванов и, зевнув, расположился на другом стуле напротив. На столе стояла переполненная пепельница и лежало несколько листков чистой бумаги.
– Ну, что, Андрей Владимирович, приступим? – задал риторический вопрос, стоявший рядом с капитаном Чернов. – Начнем с самого простого: как ваше настоящее имя?
– Блин, – скорее растерянно, нежели раздраженно выругался Андрей, ведь у него не было настоящего земного имени по паспорту. – Следующий вопрос.
– Какой, твою мать, следующий вопрос? – заорал Иванов. – Опять цирк решил устроить?
Капитан достал из кармана рубашки дорогую шариковую ручку с кнопкой и пододвинул ее к допрашиваемому вместе с листками бумаги.
– Пиши: я такой-то такой-то, родился там-то там-то, дальше – где учился, где женился, – в приказном порядке продолжил опер.
Андрей тупо смотрел в стол, со стороны производя впечатление подавленного и растерянного человека.
– Давай, давай, – вступил в разговор Чернов. – Почуял, с кем связался, говнюк? – похоже, майор тоже не желал быть «хорошим полицейским», так накипело у чекистов после первой встречи в кафе.
Но допрос совсем не давил на Зеттатеррона. Его волновало другое. Он не мог смериться с этим абсурдным итогом своего, как казалось, невозможного путешествия в прошлое. Он сидел и терпел мерзких людишек, явно не ради того, чтобы по итогу послать их куда подальше, подписав тем самым приговор Соколовой. Для этого вообще не нужно было приходить, а просто отправиться на стратегическую беседу с Фроловым, чтобы выиграть спор у Сатаны. Он пришел для другого. Ведь даже без всяких информационных баз, он чувствовал, как где-то рядом, за стенами, сидит Люба. Ей плохо и страшно. От усталости она уже не могла плакать, а все негативные эмоции потеряли остроту, сливаясь в одну ноющую боль. Карающий ангел всегда верил в справедливость всех ядер галактик во Вселенной, воспринимая это как аксиому, но, сколько бы сейчас не было логичных доводов, чтобы бросить на растерзание ФСБ девушку, справедливости в этом Зеттатеррон не находил. Получалось, вся жизнь, весь этот грандиозный замысел с получением Богом опыта через свои создания, не имел никакого смысла, если все уже придумано и предрешено, и тебя можно пустить в расход, за то, чего ты еще даже не сделал. О каком тогда развитии можно говорить? Зачем вообще что-то делать? И какой опыт с этого бездействия получит Господь?
«Думай! Думай!» – приказывал себе Зеттатеррон, перебирая в памяти все, что произошло за последние семь недель. Уже не существовало никакого кабинета с операми, никакого ОВД и даже Тартарска. Нестыковка была заложена в фундамент, на самом глобальном уровне.
