Я все-таки рванулся – как раз на ступеньках перед дверью казенного дома, – да только зря. Воротник выдержал, а полицейский, к восторгу прохожих, схватил меня другой рукой еще и за штаны и в таком виде втащил внутрь. Кто-то из зрителей обидно заржал – то есть он думал, что обидно, а я на такие вещи плюю, не стоят они того. Мне просто стало досадно, что воротник оказался крепче, чем нужно, и немного взгрустнулось, но только на одну минуту. Как оказался в клетушке за бамбуковой решеткой, так и начал думать. Не впервой, чай. В здешний участок я, правда, еще не попадал, но это, пожалуй, и к лучшему. Решил держаться старой версии. Скулю потихоньку, носом шмыгаю, слезы по щекам размазываю, а сам украдкой смотрю на дежурное начальство. Сидит за барьером этакий пожилой дядька строгого вида, при полном мундире, только без фуражки, бумаги какие-то перебирает. Прочтет одну, бросит на стол и давай другую читать, а на меня не смотрит. Ну, это ничего. Хуже, когда молодой и с виду веселый – значит внутри тот еще душегуб. Все идет к тому, что получу я в этом городе десять розог и пинка под зад. В худшем случае дознаются, откуда я убег, и отправят с охраной обратно, а по дороге я десять раз успею смыться.
Это я так думал, а на деле вышло по-другому. Но не сразу. Минут через десять дядька отвлекся от бумаг, почесал нарождающуюся плешь и в первый раз взглянул на меня. Что хуже всего – с интересом. Словно я экспонат какой. А ну, говорит, давай его сюда.
Это он не медномордому сказал, медномордый ушел обратно на улицу, надо думать, к разбитой машине, – а другому полицейскому, помоложе. Тот отпер решетчатую дверь, велел мне повернуться к нему спиной, надел наручники и подвел к дежурному начальству. Если бы не письменный стол между дежурным начальством и барьером и не мои наручники, совсем можно было бы подумать, что дело происходит в баре, причем я бармен, а дядька-полицейский вот-вот закажет два по сто и соленый огурец.
– Имя? Прозвище? Возраст? Кто родители?
– Аристарх, – отвечаю с готовностью, не забывая всхлипывать. – Аристарх Муха, родителей не помню. Сирота я, дяденька, а лет мне двенадцать…
Многие верят, что и впрямь двенадцать, потому что я ростом не вышел. Конечно, я не надеялся смутить полицию своим малолетством, не те это люди. Фараоны чертовы. Копы. Менты. Мусора. Альгвазилы и прочие земские ярыжки. Их на Зяби не так уж много, если не считать границы с Дурными землями, но и количество тех, что есть, по моему глубокому убеждению, следовало бы уполовинить.
Само собой, этих мыслей я на лице не отразил. Стою, слезу смаргиваю, глаза долу опустил, а запястьями не шевелю – затылком чувствую, что молодой полицейский торчит прямо за моей спиной. Вот если бы он куда-нибудь делся, я бы, конечно, попробовал вывернуть кисти рук из наручников. Я уже раз десять использовал этот трюк, потому что кости у меня тонкие и суставы хорошо разработаны. Да и рассчитаны наручники на взрослых.
– Как же ты, Аристарх Муха, оказался в самодвижущемся экипаже? – спросил плешивый дежурный, ласково так спросил и даже к барьеру поближе придвинулся, пузом на стол навалился, как бы предвкушая занимательный рассказ. Знаю я эти полицейские приемчики. Однако рассказал все с самого начала: мол, отдали меня из приюта на воспитание одному богатому фермеру в Непролазовском уезде, он ничего оказался, то есть не уезд ничего, а хозяин, справедливый и добрый, не бил меня и кормил вдоволь. Да вот сегодня утром завел он машину, чтобы в Таракановку ехать, а мне велел кабину тряпкой протереть от пыли. Только я в кабину влез, а машина как помчит…
– Ай-ай-ай, – понимающе покивал полицейский. – Значит, экипаж сам собой поехал, а ты его остановить не мог?
– Точно так, – сказал я, а у самого предчувствие – ну хуже некуда. – Наверное, я рычаг какой-нибудь нечаянно задел. А потом только и успевал руль вертеть. Ужас как устал.
– От самого Непролазовского уезда ехал, значит?
– Ага. Вы бы отпустили меня, дядя полицейский. Мне от хозяина и без того попадет…
– От Непролазовского уезда до Земноводска – на одной заправке?
Тут я понял, что дал здоровенного маху. Действительно, в дровяной газогенератор столько древесных отходов нипочем не влезет, как их ни трамбуй. Не врать же, в самом деле, что по пути я-де срывал ветки и шишки, мчась на полной скорости, и пихал их в бункер, не переставая рулить!
Так и не дождался плешивый ответа, а когда понял, что я теперь просто так не разговорюсь, перевернул верхний листок из тех, что лежали перед ним, и давай читать вслух.
– Цезарь Спица, возраст – четырнадцать лет, но выглядит моложе, худощав, волосы цвета мокрой соломы, прямые, цвет глаз – серый, нос обыкновенный, уши слегка оттопырены, особые приметы: маленькая родинка на подбородке. Девятнадцать побегов из воспитательных домов и исправительных учреждений для малолетних преступников. В серьезных преступлениях с доказанными корыстными мотивами не замечен… пока. В ориентировке на тебя отмечена склонность к бродячей жизни и, как ни удивительно, к технике. Ну как, будем снимать отпечатки пальцев или так сознаешься?
Я сознался. Когда влипаешь по-крупному, порой лучше подыграть начальству, чтобы оно расслабилось. Всем и каждому этот метод не посоветую, но мне он подчас помогал.
– Не девятнадцать побегов, а всего семнадцать, – поправил я не очень довольным голосом, изображая похвальную скромность и надеясь, что это развеселит плешивого. На самом-то деле побегов было тридцать восемь, если считать те случаи, когда я бывал зарегистрирован в полиции под вымышленным именем или вообще давал тягу еще до регистрации, – но плешивому об этом было незачем знать.
Он и вправду слегка развеселился. Хмыкнул, покрутил головой, а потом уставился на меня с прищуром.
– Скажи, пожалуйста, какая разница – семнадцать, девятнадцать… Это уже прошлое. А вот теперь ты влип крепко. Самодвижущийся экипаж ты угнал в Мелкой Луже у городского головы. Сегодня утром. Зачем?
– Так… Покататься захотелось.
– Гм… Другому не поверил бы, а тебе вынужден верить. – Он поднял бумажку, пошарил по ней глазами и вернул в стопку. – За тобой числятся шесть угонов механических транспортных средств. На самом деле их, конечно, больше. Всякий раз ты не пытался продать угнанное, а просто бросал. Что разумно. Механические повозки все на виду, продать их трудно. В итоге все они были возвращены владельцам. При этом угонов скота за тобой не замечено, несмотря на то что с его продажей было бы куда меньше проблем. В чем тут дело, не подскажешь?
– Вот еще – продавать! – возмутился я почти искренне. – Вор я, что ли?
– А угон повозок – не воровство?
– Скажете тоже! Конечно, нет. Их же вернули.
– Несомненно. И эту вернут, но в каком виде? Кстати, закону почти все равно, ради чего ты угнал повозку. Угон есть угон, тебе ли не знать. Следовательно, налицо сразу три покоенарушения: угон самодвижущейся повозки, ее умышленное повреждение и умышленное же повреждение памятника старины общепланетного значения. Тебе есть что сказать?
