На этой планете отчетливо различались времена года. Экспедиция началась в конце лета, а теперь горная осень, вся в пурпуре и желтизне, уже угасала в долинах, но, словно не замечая листьев, мчащихся в пенных горных потоках, солнце было еще теплое, и в безоблачные дни на этом плоскогорье даже припекало. Только густеющие туманы напоминали о приближении морозов и снега. Но тогда на планете уже никого не останется; эта белая каменная пустыня, которую представил себе Пиркс, внезапно показалась ему особенно желанной.
Казалось, невозможно уловить, как отступает тьма, однако с каждой минутой мрак рассеивался и вырисовывались новые детали. Небо совсем побледнело – еще не день, но уже не ночь, ничего похожего на зарю; словно все это чистое, спокойно начинающееся утро было заключено в шар из охлажденного стекла. Поднявшись выше, они попали в полосу молочно-белого тумана, цепляющегося гибкими щупальцами за грунт, а когда туман остался позади, Пиркс увидел еще не освещенную солнцем, но уже различимую цель пути. Это был скалистый столб, примыкающий к основной горной цепи, а над ним, на несколько сотен метров выше, чернела двуглавая вершина, самая высокая из всех. На верху булавообразного столба Анелу предстояло сделать последние замеры. Путь в обе стороны был легким – никаких неожиданностей, расщелин, ничего, кроме однообразной серой осыпи, кое-где пересеченной полосами плесени зеленовато-желтого цвета.
Пиркс, по-прежнему легко перепрыгивая с одного гулкого валуна на другой, вглядывался в стену, совершенно черную на фоне неба, и, может, затем, чтобы отогнать иные мысли, воображал себе, что совершает обычное земное восхождение. И тотчас увидел скалы другими глазами; действительно, можно было подумать, что цель экспедиции – покорение вершины, коль идут они прямо к хребту, тяжело выступающему из массы гравия. Гравий подходил к стене, закрывая ее на треть, затем шло нагромождение плит, вбитых одна в другую, а уже оттуда огромная плоскость устремлялась вверх; она словно замерла, взметнувшись в небо; в каких-нибудь ста метрах над плитами стену перерезала другая горная порода – это выходил на поверхность диабаз; красноватый, светлее гранита, он неровной полосой наискось пересекал весь обрыв.
Некоторое время вершина приковывала взгляд Пиркса своей патетической линией, но стоило им приблизиться, как с пиком произошло то, что обычно происходит с горой: перспектива исчезла, распавшись на отдельные, заслоняющие друг друга участки; основание утратило прежнюю покатость, выдвинулись отроги, и взору открылись бесконечные террасы, полки, кончающиеся тупиками расщелины, хаос старых трещин, а над этим нагромождением блестела вершина со странно мягким контуром, позолоченная первыми лучами солнца; наконец и она исчезла, заслоненная ближними пиками; Пиркс уже не мог оторвать глаз от колосса – да, даже на Земле эта стена была бы достойна внимания и усилий, особенно из-за отчетливо видного диабазового пласта. От него до вершины, залитой солнечным светом, путь казался коротким и легким, однако известную сложность представляли козырьки, особенно самый большой, блестевший от влаги или льда, скорее черный, чем красный, словно свернувшаяся кровь.
Пиркс дал волю фантазии. Ведь это могла быть не безымянная вершина под чужим солнцем, а гора, которую не раз штурмовали и при этом терпели поражения, гора, покоряющая альпиниста присущим только ей своеобразием, – подобное чувство возникает, когда видишь хорошо знакомое лицо, на котором каждая морщина и каждый шрам имеют свою историю. Небольшие, едва различимые змейки трещин, темные нитки полок, мелкие щербины – каждая из них могла стать отметиной, которую достигаешь во время очередного штурма, местом длительных остановок, молчаливых раздумий, бурных натисков и мрачных отступлений, поражений, понесенных несмотря на то, что все тактические и технические ухищрения были использованы, – гора, настолько слившаяся с человеческими судьбами, что каждый альпинист, которого она отвергла, возвращался бы к ней снова и снова, с тем же неистощимым запасом надежды и веры в победу, и при новом штурме примерял бы к гладкой скалистой поверхности выношенный в памяти маршрут. У этой горы могла бы быть богатая история: окольные обходы, различные варианты покорения, хроника успехов и жертв, фотографии с пунктиром трасс и крестиками, отмечающими самые высокие из достигнутых мест; Пиркс ухитрился представить себе это с величайшей легкостью, более того, ему казалось странным, что все не так.
Массена шел первым, слегка сутулясь. Постепенно разлившийся дневной свет не оставил больше никаких иллюзий насчет «легких мест» стены – обманчивое ощущение легкости и безопасности порождалось голубоватой дымкой, так мирно обволакивающей каждый участок блестящей скалы. День, ясный и чистый, уже добрался до путешественников, от их ног тянулись длинные, колеблющиеся тени. От каменной стены к осыпи вели две большие расщелины, еще полные ночи; застывший поток гравия вздымался там и неожиданно исчезал, поглощенный кромешной тьмой.
Уже давно невозможно было охватить массив одним взглядом. Пропорции изменились, стена, издалека ничем не примечательная, являла неповторимую индивидуальность форм, а впереди, как бы постепенно вырастая из-под рассыпавшейся карточной колоды плоских плит, все увеличиваясь, вздымался вверх гигантский столб; он расширялся, рос, пока наконец не оттеснил и не заслонил все остальное и остался один в холодной, мрачной тени горы, еще нигде не освещенной.
Они как раз ступили на пятно вечного снега, покрытое брызгами камней, слетевших с высоты, когда Массена замедлил шаг, потом остановился, словно прислушиваясь. Пиркс, подошедший к нему первым, понял – Массена ткнул пальцем в собственное ухо, где торчал шарик наушника.
– Он был здесь?
Массена кивнул и поднес к грязной, спрессовавшейся поверхности снега металлический прутик индикатора радиоактивности. Подошвы ботинок Анела были насыщены радиоактивным изотопом, и счетчик обнаружил его след. Робот прошел здесь вчера, только неизвестно, по пути туда или уже обратно. Во всяком случае, они отыскали его трассу. Начиная с этого места, замедлили шаг.
Казалось, темный каменный столб вздымается рядом, но Пиркс знал, что в горах нельзя определять расстояние на глаз. Теперь они были выше линии снегов и валунов и шли по древней округлой грани. В полной тишине Пирксу казалось, будто он слышит попискивание в наушниках Массены, хотя это было, конечно, совершенно невозможно. Время от времени Массена останавливался, водил концом металлического прута, опускал его, почти касаясь скалы, рисовал в воздухе петли и восьмерки, будто древний маг, и, наконец отыскав след, снова пускался в путь. Они уже приближались к участку, где Анел должен был провести замеры; Пиркс внимательно разглядывал скалу, словно искал следы, оставленные пропавшим.
Но скала была пуста. Самая легкая часть пути осталась позади – над ними возносились торчащие во все стороны плиты, выходившие из-под основания столба, будто кто-то специально сделал гигантский разрез скальных пород и приоткрыл каменное чрево, обнажив сердцевину горы, древнейшие слои, местами потрескавшиеся под чудовищной тяжестью стены, на целые километры взметнувшейся в небо. Еще сто, сто пятьдесят шагов – дальше пройти невозможно.
Массена с бесстрастным выражением лица, прищурив глаза и сдвинув на лоб темные очки, водил перед собой концом индикатора, кружил на первый взгляд бесцельно и бессмысленно; потом остановился и сказал:
