Бидерман предлагает в общей сложности 24 геона, в числе которых – конус, мегафон, футбольный мяч, труба, куб, короткая макаронина-«рожок». (Технически это просто разные варианты конусов. Если рожок мороженого – это поверхность, образуемая расширяющимся кругом, центр которого двигается вдоль прямой линии, то геоны – это поверхности, образуемые другими двухмерными формами, расширяющимися или сужающимися по мере движения вдоль прямой или кривой линии.) Геоны могут комбинироваться, образуя предметы, с помощью немногочисленных типов соединения, обозначаемых как «вверху», «сбоку», «встык», «параллельно». Эти отношения определяются в системе координат, начало которой совпадает, конечно же, с предметом, а не с полем зрения; «вверху» означает «над основным геоном», а не «над центральной ямкой сетчатки». Таким образом, отношения остаются неизменными, когда предмет или наблюдатель перемещается.
Геоны комбинаторны, как грамматика. Очевидно, что мы мысленно не описываем формы словами, однако комбинации геонов – это что-то вроде внутреннего языка, диалект мыслекода. Элементы фиксированного словарного запаса встраиваются в более крупные структуры подобно тому, как слова встраиваются в словосочетание или предложение. Предложение – не просто сумма входящих в него слов; его значение зависит от их синтаксического расположения; «Человек кусает собаку» не то же самое, что «Собака кусает человека». Подобным образом, объект не является просто суммой входящих в него геонов, а зависит от их пространственного расположения; цилиндр с «рожком» сбоку— это кружка, а цилиндр с «рожком» сверху— это ведро. И точно также, как из малого количества слов и правил комбинируется астрономическое количество предложений, из малого количества геонов и типов их соединений комбинируется астрономическое количество предметов. По Бидерману, каждый из 24 геонов бывает 15 размеров и степеней толщины, существует 81 способ их соединения. Это позволяет создать из двух геонов 10497600 предметов, из трех геонов – 306 миллиардов предметов. Теоретически этого должно быть более чем достаточно, чтобы покрыть все десятки тысяч известных нам форм. На практике оказывается, что сконструировать легко узнаваемые модели знакомых нам предметов можно из трех, а иногда и всего из двух геонов.
Язык и сложные формы вообще, похоже, соседствуют в мозге. Левое полушарие отвечает не только за язык, но и за способность распознавать и представлять в уме формы, определяемые взаимным расположением частей. Неврологический больной, перенесший инсульт в правом полушарии мозга, рассказывал: «Когда я пытаюсь представить растение, животное, предмет, у меня получается вспомнить только одну часть. Мое внутреннее зрение неустойчиво и фрагментарно; если меня просят представить голову коровы, я знаю, что у нее есть уши и рога, но не могу восстановить в воображении их расположение». Правое полушарие, напротив, используется для измерения форм целиком; оно с легкостью может оценить, превышает ли высота прямоугольника его ширину, или располагается ли точка на расстоянии трех или пяти сантиметров от предмета
[283].
Одно из преимуществ теории геонов заключается в том, что она предъявляет оправданные требования к 2,5-мерному эскизу. Расчленить предметы на части, идентифицировать каждую часть как тот или иной геон и определить их взаимное расположение – все это вполне решаемые задачи, и специалисты по исследованию зрения уже разработали модели того, каким образом мозг их может решать. Еще одно преимущество – в том, что описание анатомии предмета помогает мозгу думать о предметах, а не просто выдавать их названия. Люди понимают, как устроены предметы и для чего они нужны, анализируя форму и расположение их частей
[284].
Теория геонов утверждает, что на высших уровнях восприятия наш разум «видит» предметы и их части как идеализированные геометрические тела. Это объясняет любопытный и давно подмеченный факт, касающийся эстетики визуального восприятия. Любой, кто когда-либо был на занятии по рисованию человека с натуры или на нудистском пляже, быстро усваивает, что в реальной жизни человеческие тела не соответствуют нашим идеальным представлениям. Большинство из нас выглядит гораздо лучше в одежде. В своей работе по истории моды историк искусства Квентин Белл дает объяснение, которое словно непосредственно вытекает из теории геонов:
Если завернуть предмет в какую-либо оболочку, чтобы можно было скорее предполагать, а не видеть, что за предмет в нее завернут, предполагаемая или воображаемая форма скорее будет идеальной, чем если бы она была открыта для глаз. Так, квадратная коробка, накрытая коричневой бумагой, будет представляться нам идеально квадратной. Если только мышлению не дать какую-нибудь явную подсказку, оно вряд ли представит отверстия, углубления, трещины или другие случайные признаки. Точно так же, если мы набросим драпировку на бедро, ногу, руку или грудь, воображение предположит часть тела идеальной формы; оно не предусматривает и обычно и не может предусмотреть неровности и несовершенства, которых нам следовало бы ожидать, исходя из опыта…Мы знаем, как может выглядеть [тело], по опыту и все же готовы отмести свое недоверие, предпочитая фикцию, создаваемую гардеробом [человека]. Более того, я полагаю, что мы готовы идти еще дальше по пути самообмана. Когда мы надеваем свой лучший пиджак и видим, что наши прискорбно невпечатляющие плечи от этого увеличиваются и приобретают идеальную форму, у нас и в самом деле на мгновение повышается самооценка
[285].
Геоны подходят не для всего. Многие природные объекты— такие, как деревья и горы – обладают сложной фрактальной формой, а геоны превращают их в пирамиды и леденцы на палочке. И хотя из геонов можно построить довольно приемлемые очертания человеческого лица, напоминающие снеговика или игрушку вроде Мистера Картофеля, из них практически невозможно построить модель конкретного лица (лица Джона, лица вашей бабушки) так, чтобы оно отличалось от всех остальных лиц в достаточной степени, чтобы их нельзя было спутать, и в то же время всегда оставалось собой, позволяя всегда безошибочно идентифицировать данного человека, когда он хмурится, улыбается, полнеет, стареет. Многие психологи считают, что способность распознавать лица уникальна. Для общественного животного, которым является человек, лица так важны, что естественный отбор снабдил нас специальным устройством обработки информации, которое регистрирует разные геометрические контуры и коэффициенты, необходимые, чтобы отличать лица друг от друга. Младенец уже в возрасте получаса от роду фиксирует взгляд на контурах, похожих на лицо (такого эффекта на него не производит никакой иной сложный и симметричный контур), и быстро учится узнавать мать – вероятно, уже на второй день жизни
[286].
