А если с заданием про цент вы справились, попробуйте вот такую задачу. Какие из этих утверждений истинны?
Мадрид находится севернее, чем Вашингтон.
Сиэтл находится севернее, чем Монреаль.
Портленд (штат Орегон) находится севернее, чем Торонто.
Рено находится севернее, чем Сан-Диего.
Вход в Панамский канал со стороны Атлантического океана находится западнее, чем вход со стороны Тихого океана.
Все эти утверждения истинны. Тем не менее почти никто не отвечает на этот вопрос правильно, рассуждая примерно таким образом: Невада восточнее, чем Калифорния; Сан-Диего находится в Калифорнии; Рено находится в Неваде; следовательно, Рено находится восточнее, чем Сан-Диего. Конечно же, такого рода силлогизм будет ложным при условии, что регионы, о которых идет речь, не образуют подобие шахматной доски. Наше знание географии – это не просто большая ментальная карта, а совокупность карт поменьше, организованных в соответствии с утверждениями о том, как они между собой соотносятся
[323].
Наконец, образы не могут выступать ни в качестве наших понятий, ни в качестве значений слов в ментальном словаре. В эмпирической философии и психологии было в течение длительного времени принято утверждать, что это возможно, поскольку это согласовывалось с догматом о том, что в разуме нет ничего такого, чего бы не было прежде в чувствах. Предполагалось, что образы – это размытые или наложенные друг на друга копии зрительных ощущений, у которых стерты четкие границы и смешаны между собой цвета, благодаря чему они могут представлять собой не отдельные объекты, а целые категории. Идея звучит вполне правдоподобно – но если только не задумываться слишком глубоко о том, как должны выглядеть такие составные образы. И все-таки, как можно представить абстрактную идею, даже такую простую, как концепт треугольника? Треугольник – это любой многоугольник с тремя сторонами. Однако любой образ треугольника должен быть либо равнобедренным, либо неравносторонним, либо равносторонним. Джон Локк заявлял, что наш образ треугольника – это «одновременно все эти треугольники и ни один из них». Беркли попытался опровергнуть это утверждение, призывая своих читателей попытаться представить в уме треугольник, который был бы равнобедренным, равносторонним, неравносторонним и ни тем, ни другим, ни третьим – и все это одновременно. Тем не менее вместо того, чтобы отказаться от идеи о том, что абстрактные идеи есть образы, Беркли пришел к выводу, что у нас вообще нет абстрактных идей!
[324]
В начале XX века к дискуссии присоединился один из первых в Америке представителей экспериментальной психологии, Эдвард Титченер. Тщательным образом проанализировав собственные образы, он пришел к выводу, что они могут служить репрезентацией любой идеи, сколь угодно абстрактной:
Я вполне хорошо могу представить то, что имеет в виду Локк, треугольник, который не является ни одним треугольником и одновременно является всеми треугольниками сразу. Это нечто вроде вспышки, на мгновение появляющейся и тут же исчезающей; в ней на темно-зеленом фоне просматриваются два или три красных угла, от которых отходят красные линии, переходящие в черные. Вспышка длится недостаточно долго, чтобы я мог сказать, соединяются ли между собой углы в законченную фигуру или даже присутствуют ли в ней все три необходимых угла.
Лошадь для меня – это двойная изогнутая линия и поза, напоминающая галоп, с намеком на гриву; корова – это вытянутый квадрат с определенным выражением лица – вроде утрированной недовольной гримасы.
Я всю жизнь представлял себе значения слов. И не только значения, но и значение в общем. Значение в общем в моем сознании также предстает в виде некоей картины импрессиониста. Я вижу значение как серо-голубой краешек чего-то вроде совка, над которым видится что-то желтое (возможно, часть ручки) и который как бы врезается в темную массу чего-то, что выглядит как пластмасса. Я получил классическое образование; вполне вероятно, что эта картинка – отзвук нередко звучавшего от учителей требования «докапываться до значения» какого-нибудь отрывка на греческом или на латыни
[325].
Утрированная недовольная гримаса, да уж… «Чеширская корова» Титченера, его треугольник с красными углами, которые даже не соединяются между собой, его лопата значения – все это едва ли суть концепты, лежащие в основе его мыслей. Не может же быть, чтобы он считал, что все коровы – прямоугольные или что треугольники прекрасно могут обходиться без одного из углов. Значит, это знание в его голове воплощал не образ, а что-то еще.
В этом же недостаток и всех остальных утверждений о том, что все мысли – это образы. Предположим, я пытаюсь представить концепт «мужчина» с помощью образа прототипического мужчины – скажем, Фреда Макмюррея. Вопрос вот в чем: что позволяет этому образу служить в качестве концепта «мужчина», а не, скажем концепта «Фред Макмюррей»? Или концепта «высокий мужчина», «взрослый», «человек», «американец» или «актер, который играет страхового агента, которого соблазняет и склоняет к убийству Барбара Стэнвик»? Вы без проблем различаете конкретного мужчину, мужчин в общем, американцев в общем, жертв роковых красоток в общем, и так далее, а это значит, что у вас в голове должно быть нечто большее, чем просто изображение прототипического мужчины.
А как же конкретный образ может представлять абстрактный концепт – например, «свобода»? Статуя Свободы не подходит – она, по-видимому, представляет концепт «статуя Свободы». А какой образ использовать для отрицательных концептов – например, «не жираф»? Образ жирафа, перечеркнутый по диагонали красной линией? А как же дизъюнктивные концепты (например, «либо кошка, либо птица») или суждения (например, «Все люди смертны»)?
Картинки двусмысленны, а мысли по определению не могут быть двусмысленными. Здравый смысл помогает нам проводить различия, которые картинки сами по себе провести не могут; следовательно, наш здравый смысл – не просто совокупность картинок. Если ментальная картинка используется, чтобы представлять мысль, она должна снабжаться подписью или инструкциями относительно того, как следует эту картинку интерпретировать – на что обращать внимание, что игнорировать. Сами надписи не могут быть картинками, иначе мы вернемся к тому, с чего начали. Там, где кончается зрение и начинается мысль, нельзя обойтись без абстрактных символов и суждений, указывающих мышлению, какими аспектами объекта оно должно манипулировать.
Кстати, про двусмысленность изображений забывают разработчики компьютерного графического интерфейса и других потребительских товаров, сплошь утыканных пиктограммами. На экране моего компьютера полно этих малюсеньких значков, запускающих разные функции с помощью щелчка мышью. Хоть убейте, я не могу запомнить, что обозначают эти бинокли, пипетки и блюдечки. Картинка стоит тысячи слов, но это не всегда лучший выбор. На определенном этапе перехода от видения к мышлению образы должны уступить дорогу идеям.
