Эти догадки, противоречащие наблюдаемому сходству, исходят из интуитивных представлений о старении, погоде, экономике, биологии, социальных группах. Они относятся к более крупным системам неявных допущений о классах вещей и управляющих ими законов. Законы могут применяться в мышлении комбинаторно, давая нам предположения и логические выводы о ненаблюдаемых событиях. Люди всегда и везде использовали доморощенные представления о физике, чтобы определить, как объект будет катиться или отскакивать от поверхности; о психологии, чтобы прогнозировать, что думают и делают другие люди; о логике, чтобы вывести из одних истин другие; об арифметике, чтобы предугадать результаты статистической обработки; о биологии, чтобы рассуждать о живых организмах и их возможностях; о родстве, чтобы рассуждать об отношениях и наследовании, а также о целом ряде систем социальных и юридических норм. В данной главе по большей части будут рассматриваться эти интуитивные теории. Но сначала мы должны ответить на вопрос: когда мир позволяет теориям (научным или интуитивным) работать, а когда он вынуждает нас довольствоваться нечеткими категориями, определяемыми сходством и стереотипами?
* * *
Откуда берутся наши нечеткие кластеры, основанные на сходстве? Может быть, они всего лишь элементы мира, которые мы понимаем так плохо, что лежащие в их основе законы нам не поддаются? Или в мире действительно есть нечеткие категории даже с точки зрения самого четкого научного знания? Ответ зависит от того, на какую часть мира мы смотрим. Математика, физика и химия имеют дело с четкими категориями, подчиняющимися законам и теоремам, – такими, как треугольники и электроны. Однако в любой другой сфере, где играет роль история, – например, в биологии – состав вполне законной категории может со временем меняться, в результате чего ее границы делаются размытыми. Некоторые из таких категорий определимы, в то время как другие на самом деле нечетки.
Биологи в большинстве своем считают виды закономерными категориями: это популяции, которые изолированы с репродуктивной точки зрения и адаптированы к местной среде. Адаптация к биологической нише и инбридинг приводят к гомогенизации популяции, поэтому каждый вид в данный период времени представляет собой реальную категорию, которую таксономисты могут определить, используя хорошо известные критерии. Однако таксономическая категория высшего уровня, включающая в себя всех потомков предкового вида, не так удобна. Когда предковые виды распространились, а их потомки перестали контактировать и освоили новые территории, изначальная четкая картина превратилась в палимпсест. У малиновок, пингвинов и страусов есть общие черты (например, перья), потому что они являются дальними потомками единой популяции, приспособленной к полету. А различаются между собой они, потому что страусы заселили Африку и адаптировались к бегу, а пингвины заселили Антарктиду и адаптировались к плаванью. Умение летать, которое когда-то было отличительным знаком всех птиц, теперь представляет собой всего лишь элемент стереотипа.
По крайней мере, для птиц существует нечто вроде четко очерченной биологической категории, под которую они все подпадают: филогенетическая ветвь, одно из ответвлений генеалогического древа всех организмов. Эта ветвь включает в себя всех потомков единой предковой популяции. Нужно заметить, что не всегда всю категорию знакомых нам животных можно отнести к одной ветви. Иногда потомки одного вида дивергируют так неравномерно, что некоторые из их отпрысков становятся почти неузнаваемы. Такие веточки приходится обрубать, чтобы категория оставалась такой, какой мы ее знаем, и основную ветвь уродуют некрасивые обрубки. Она превращается в нечеткую категорию, границы которой определяются сходством, а не ясным научным определением
[337].
Рыбы, например, не занимают отдельной ветви древа жизни. Одна из разновидностей рыб, кистеперые, породила земноводных, чьи потомки включают в себя рептилий, потомки которых включают в себя птиц и млекопитающих. Не существует определения, которое охватывало бы всех рыб и только рыб, на древе жизни нет такой ветви, которая бы включала в себя форель и кистеперых рыб и при этом исключала бы ящериц и коров. Таксономисты ведут горячие дебаты по поводу того, что делать с категориями вроде рыб, которые кажутся очевидными любому ребенку, но не имеют научного определения, поскольку не представляют собой ни один биологический вид, ни одну филогенетическую ветвь. Некоторые утверждают, что такого явления, как рыба, вообще не существует – это просто стереотип далеких от науки людей. Другие пытаются реабилитировать привычные нам категории наподобие рыб с помощью компьютерных алгоритмов, которые сортируют живых существ по кластерам, исходя из общих признаков. Третьи вообще не понимают, из-за чего весь этот шум; для них такие категории, как семья и социальный класс, – это вопрос удобства и предпочтений, того, какие сходства между объектами наиболее важны в данной ситуации.
Классификация оказывается особенно нечеткой в районе «пенька», где была обрублена та или иная ветвь: биологический вид, ставший родоначальником новой группы, а затем, к сожалению, вымерший. Ископаемый археоптерикс, которого считают предком птиц, по словам одного палеонтолога, «никудышная рептилия, да и птица из него не очень-то». Анахронистические попытки впихнуть вымерших животных в современные категории происшедших от них животных, которыми грешили многие из первых палеонтологов, красочно описывает Гулд в книге «Удивительная жизнь»
[338].
Итак, в мире нам иногда встречаются нечеткие категории, и самое лучшее, что мы можем сделать, – это заметить сходство. Теперь давайте взглянем на вопрос с другой стороны. Встречаются ли вообще в мире четкие категории?
* * *
В своей книге «Женщины, огонь и опасные вещи», названной в честь нечеткой грамматической категории, существующей в языке одного из австралийских племен, лингвист Джордж Лакофф утверждает, что безупречные категории – это фикция. Все они являются следствием дурной привычки искать всему определение, привычки, которую мы унаследовали от Аристотеля и от которой пора избавиться. Он бросает своим читателям вызов, предлагая им найти в мире хоть одну четко очерченную категорию. Стоит покрутить колесико на микроскопе, и границы начинают размываться. Возьмем хрестоматийный пример: категорию «мать», которая, казалось бы, имеет совершенно четкое определение «родитель женского пола». И вы так думаете? А как насчет суррогатных матерей? Приемных матерей? Доноров яйцеклетки? Или возьмем понятие «биологический вид». Оно, в отличие от противоречивых крупных категорий (таких, как «рыба»), должно иметь четкое определение; обычно биологический вид – это популяция организмов, члены которой, спариваясь, дают фертильное потомство. Тем не менее и это определение при ближайшем рассмотрении распадается. Существуют виды с широким разбросом и пошаговым варьированием, при котором животное с одного края диапазона может спариваться с животным из центральной части диапазона, а животное из центральной части – с животным с другого края диапазона, однако животное с левого края диапазона не может спариваться с животным с правого края
[339].
