Исаак бен Моисей Арама: «Причина, стоящая за всеми запретами на пищу, не в том, что телу может быть нанесен некий вред, но в том, что такая пища оскверняет и загрязняет душу и притупляет умственные силы, тем самым приводя к смешению в суждениях и к жажде порочных и грубых влечений, ведущих человека к разрушению, тем самым уничтожая цель творения».
Маймонид: «Вся пища, которую Тора запрещает нам есть, имеет некое плохое и губительное воздействие на тело… Главная причина, по которой Закон запрещает мясо свиньи, следует из того обстоятельства, что ее привычки и ее пища грязны и отвратительны… Нутряной жир запрещается потому, что от него тучнеет и разрушается чрево, делается холодной и вязкой кровь… Мясо, сваренное в молоке, несомненно, жирная пища, которая заставляет человека чувствовать себя переполненным».
Авраам ибн Эзра: «Я полагаю, что варить козленка в молоке матери – жестокость».
Нахманид: «Итак, причина указания на плавники и чешую в том, что рыба, имеющая плавники и чешую, плавает ближе к поверхности воды и водится чаще в пресных водах… Рыба без плавников и чешуи обыкновенно живет в нижних мутных слоях, где чрезвычайно влажно и где не жарко. Она размножается в затхлых болотах, и есть ее может быть вредно для здоровья».
При всем уважении к раввинской мудрости, эти аргументы может опровергнуть любой сообразительный двенадцатилетний ребенок, и я, как бывший учитель воскресной школы, могу подтвердить, что они это регулярно и делают. Многие взрослые иудеи до сих пор считают, что запрет на свинину был наложен из заботы о здоровье общественности, чтобы предотвратить распространение трихинеллеза. Тем не менее, как отмечает Харрис, если бы это было так, закон имел бы форму рекомендации по приготовлению свинины: «Мяса свиньи не ешьте, не сварив его так, чтобы оно не было розовым».
Харрис отмечает, что многие запреты на пищу рациональны с экологической и экономической точек зрения. Евреи и мусульмане были племенами, живущими в пустыне, а свиньи – животные лесные. Они соперничают с людьми за воду и питательные продукты вроде орехов, фруктов и овощей. К кошерным животным, напротив, относятся жвачные вроде овец, коров и коз, которые могут обходиться чахлыми пустынными растениями. В Индии коровы считаются слишком ценными, чтобы забивать их, потому что они дают молоко и навоз и используются для вспахивания земли. Теория Харриса не менее оригинальна, чем идеи раввинов, и при этом более правдоподобна, хотя он и признает, что она объясняет не все. Древние племена, блуждавшие по выжженным солнцем пескам Иудеи, едва ли рисковали растратить свои ресурсы впустую, добывая креветок и моллюсков; с другой стороны, неясно, почему жители польского штетла или еврейского квартала в Бруклине должны переживать из-за особенностей питания пустынных жвачных животных
[430].
Табу на определенную пищу— это явный маркер этнической принадлежности, однако само по себе это ничего не объясняет. Зачем людям вообще использовать символы этнической принадлежности, не говоря уже о столь затратном для них символе, как запрет на источник питательных веществ? Социология безапелляционно утверждает, что люди подчиняют свои интересы интересу группы, однако с эволюционной точки зрения это маловероятно (как будет показано далее в этой главе). Я придерживаюсь более циничного мнения.
В любой группе более молодые, бедные или обездоленные представители могут испытывать соблазн перейти в другую группу. Более влиятельные ее члены – особенно родители – заинтересованы в том, чтобы заставить их остаться. Совместный прием пищи во все времена был для людей средством формирования союзов – начиная от потлачей и пиров и заканчивая бизнес-ланчами и свиданиями. Если я не могу есть за одним столом с тобой, я не могу быть твоим другом. Табу на продукты питания нередко касаются любимой еды соседнего племени; это справедливо, например, в отношении многих иудейских запретов на пищу. Это наводит на мысль, что они являются орудием, с помощью которого можно удержать потенциальных перебежчиков. Во-первых, они делают любую попытку наладить контакт с чужаками – сесть с ними за один стол – явным актом неповиновения. Более того, они эксплуатируют психологию отвращения. Запрещенная пища отсутствует в рационе детей в течение критического периода формирования пищевых предпочтений, и этого достаточно, чтобы дети, повзрослев, находили ее отвратительной. Это удерживает их от вступления в близкие контакты с противником («Он пригласил меня в гости, но что я буду делать, если там подадут… ФУУ-УУУ!!»). В самом деле, эта тактика может работать бесконечно, потому что дети, взрослея, превращаются во взрослых, которые не кормят своих детей отвратительной пищей. Практический эффект запретов на продукты питания неоднократно привлекал внимание. В романах о жизни иммигрантов нередко фигурирует тема мучений главного героя по поводу необходимости попробовать запретную пищу. Переход через эту черту позволяет немного лучше интегрироваться в новую среду, однако провоцирует открытый конфликт с родителями и сообществом. (В произведении «Случай Портного» Алекс рассказывает, что его мать произносила слово «гамбургер» так, словно это было слово «Гитлер».) Но поскольку старейшины не желают, чтобы люди видели запреты в этом свете, они облекают их в одежды талмудической софистики и эвфемизмов.
Запах страха
Любители языка знают, что для каждого вида страха существует отдельное слово. Вы боитесь вина? Тогда у вас ойнофобия. Переживаете перед поездкой в поезде? Вы страдаете от сидеродромофобии. Если вы испытываете тревогу из-за тещи или свекрови – это пентерафобия, если вас приводит в оцепенение мысль об арахисовом масле, налипшем на нёбо, – это арахибутирофобия. А есть еще напасть, которой страдал Франклин Делано Рузвельт: боязнь самой боязни, или фобофобия
[431]. Но точно так же, как отсутствие слова для того или иного чувства не означает, что его не существует, наличие слова для обозначения того или иного чувства вовсе не означает, что оно существует. Любители ученых и труднопроизносимых слов обожают сложности. Для них лучшее развлечение – найти самое короткое слово, в котором содержатся все гласные в алфавитном порядке, или написать роман без единой буквы «е». Еще одно их излюбленное развлечение – искать имена для гипотетических страхов. Именно отсюда происходят все эти невообразимые фобии. Реальные люди никогда не трясутся при появлении референта каждого красиво звучащего греческого или латинского корня. Если собрать вместе все страхи и фобии, получится короткий и универсальный список.
Змеи и пауки всегда ассоциируются со страхом. Это наиболее распространенные объекты страха и отвращения, встречающиеся в исследованиях фобий у студентов, и таковыми они были в течение длительного времени в нашей истории эволюции. Д. О.Хебб обнаружил, что шимпанзе, родившиеся в неволе, вопят от ужаса, когда впервые видят змею, а приматолог Марк Хаузер обнаружил, что выращенные в лаборатории эдиповы тамарины (южноамериканский вид обезьяны) издают крики тревоги при виде куска пластмассового шланга на полу. Реакцию племен охотников-собирателей кратко охарактеризовал Ирвен Девор: «Охотник-собиратель никогда не даст змее уйти живой». В культурах, где поклоняются змеям, люди все равно относятся к ним с величайшей осторожностью. Их боялся даже Индиана Джонс!
