* * *
Как пояснил Стрейнджлав, весь смысл «машины Судного дня» теряется, если ее держать в тайне. Этот принцип может объяснить одну из сложнейших загадок, связанных с чувствами: почему мы оповещаем о них мимикой.
Сам Дарвин не считал, что мимика – это адаптации, полученные в ходе естественного отбора. Более того, его теория была откровенно ламар-кианской. Животным нужна мимика из практических соображений: они обнажают зубы, чтобы укусить, расширяют глаза, чтобы получить панорамное изображение, прижимают уши, чтобы защитить их от повреждений во время драки. Все эти меры превратились в привычные движения, которые животное делает даже тогда, когда просто предвкушает событие. Затем привычки передались их потомству. Может показаться странным, что Дарвин в одной из своих наиболее известных книг рассуждал не в русле дарвинизма, однако не стоит забывать, что он воевал на два фронта. Ему приходилось объяснять адаптации, чтобы удовлетворить своих коллег-биологов, но в то же время много говорить о бессмысленных чертах и рудиментах, доставшихся людям от животных, чтобы противостоять креационистам, утверждавшим, что функциональное строение – это доказательство того, что мы созданы Богом. Если Бог действительно создал людей из ничего, спрашивал Дарвин, то почему он дал нам некоторые характеристики, которые бесполезны для нас, но напоминают аналогичные характеристики, полезные для животных?
[462]
Многие психологи по-прежнему не понимают, какая польза в том, чтобы демонстрировать всем свое эмоциональное состояние. Разве пресловутый запах страха не раззадоривает врага еще больше? Один психолог попытался возродить старую идею о том, что мимические мышцы – это турникеты, направляющие кровь к участкам мозга, которые отвечают за решение данной задачи. Эта теория, однако, неспособна объяснить, почему мы ведем себя более эмоционально в присутствии других людей, не говоря уже о ее маловероятности с точки зрения гидравлики.
Но вот если рассматривать страстные чувства в качестве гарантов исполнения угроз и обещаний, то без оповещения им не обойтись. Здесь, однако, возникает проблема. Не забывайте, что реальные чувства создают нишу для притворных чувств. Зачем доводить себя до разъяренного состояния, когда можно симулировать ярость, устрашить своих врагов и не расплачиваться необходимостью становиться на опасный путь мести, если ничего не выйдет? Пусть другие играют роль «машины Судного дня», а вы будете пожинать плоды посеянного ими ужаса. Конечно, когда поддельная мимика начинает вытеснять настоящую, людям ничего не стоит вывести друг друга на чистую воду, и тогда выражения лица, будь то истинные или притворные, утрачивают всякое значение.
Выражения лица полезны только в том случае, если их тяжело подделать. На самом деле, их действительно тяжело подделать. Никто ведь не думает, что улыбающаяся стюардесса на самом деле рада видеть всех пассажиров. Это потому, что «дежурная» улыбка формируется с помощью совсем иной конфигурации мышц, нежели истинная улыбка от удовольствия. За дежурную улыбку отвечают зоны коры головного мозга, контролируемые произвольно; за улыбку от удовольствия отвечают зоны лимбической системы и других систем мозга, и она появляется непроизвольно. Гнев, страх, грусть тоже задействуют мышцы, которые нельзя контролировать произвольно, поэтому искреннее выражение лица сложно имитировать, хотя мы можем изобразить что-то приблизительно похожее на них. Актеры зарабатывают на жизнь тем, что имитируют мимические выражения, однако немногим из них удается избежать того, чтобы выглядеть манерно. Некоторые великие актеры – например, Лоуренс Оливье – люди, в высшей степени хорошо владеющие своим телом и научившиеся контролировать каждый мускул. Другие осваивают вживание в роль по системе Константина Станиславского: владеющие этим методом актеры заставляют себя испытать то или иное чувство, вспомнив или представив эмоционально заряженную ситуацию, и нужное выражение появляется на лице рефлекторно
[463].
Это объяснение нельзя назвать исчерпывающим, потому что оно поднимает другой вопрос: почему у нас в процессе эволюции не сформировалась способность контролировать свое выражение лица? Нельзя просто заявить, что было бы хуже для всех, если бы среди людей распространились поддельные выражения лица. Это утверждение верно, однако в мире честных выразителей эмоций симулянт сразу бы достиг успеха, поэтому симулянты всегда вытесняли бы выразителей эмоций. Я не знаю ответа, но некоторые направления поиска очевидны. Зоологов волнует та же проблема: как могут в животном мире потенциальных симулянтов сформироваться честные сигналы, такие, как крики, жесты и сигналы состояния здоровья? Один из возможных ответов – что честные сигналы могут сформироваться в том случае, если имитировать их слишком затратно. Например, только здоровый павлин может позволить себе превосходнейший хвост, и здоровым павлинам приходится терпеть неудобства, связанные с этим хвостом, поскольку он сигнализирует об особо крупных затратах, которые могут себе позволить только они. Когда самые здоровые павлины раскрывают хвост, менее здоровым не остается иного выбора, кроме как последовать их примеру, потому что если они будут скрывать состояние своего здоровья, самки могут предположить худшее, а именно – что эти самцы при смерти
[464].
Есть ли в выражении эмоций что-то, что сделало бы произвольный контроль над ними излишне затратным? Есть одно предположение. Когда естественный отбор создавал остальные элементы человеческого тела, у него были веские технические причины, чтобы отделить произвольные, когнитивные системы от систем, которые регулируют вспомогательные функции и материальную часть: например, сердцебиение, частоту дыхания, циркуляцию крови, потоотделение, выделение слез и слюны. Ваши сознательные убеждения не имеют никакого отношения к тому, с какой скоростью бьется ваше сердце, поэтому нет никакого смысла поручать вам сознательно контролировать его. Более того, это может быть попросту опасно, потому что если вы отвлечетесь, то можете не уследить за его сокращениями или опрометчиво попытаетесь проверить собственные гипотезы о том, какая частота пульса будет самой лучшей.
Так вот, предположим, что естественный отбор приковал каждую эмоцию наручниками к системе физиологического регулирования, и деятельность каждой из цепей регулирования проявляет себя в видимых признаках – таких, как румянец, бледность, краснота, потливость, дрожь, слезы и те мимические рефлексы, о которых писал Дарвин. У наблюдателя был бы отличный повод полагать, что каждая эмоция неподдельна, потому что в этом случае у человека не было бы возможности имитировать ее, если бы только у него не было произвольного контроля над сердцем и другими органами. Русские наверняка решили бы продемонстрировать всем устройство «машины Судного дня», чтобы доказать, что она автоматическая и ее действие необратимо, а следовательно, их описание машины – не блеф; точно так же люди, вероятно, заинтересованы в том, чтобы показать всем, что чувства держат их тело в заложниках и что их слова, сказанные в порыве гнева, – не блеф. Если это действительно так, то у нас есть ответ на вопрос, почему эмоции так тесно связаны с телом – вопрос, над которым ломал голову Уильям Джеймс и другие психологи целых сто лет после него
[465].
