«Люди, которые разумно относятся к любви, неспособны на нее», – писал Дуглас Йейтс. Даже в ситуации ухаживаний со стороны идеального претендента человек не может заставить себя влюбиться по собственной воле – зачастую это вызывает недоумение у сводника, у претендента и у самого человека. Зато в другой ситуации бывает достаточно взгляда, улыбки, жеста, чтобы покорить его сердце. Вспомним пример из главы 2 о том, что супругу одного из близнецов не привлекает другой; мы влюбляемся в человека, а не в его личностные качества. Положительный аспект этого в том, что когда Купидон пускает свою стрелу, безумно влюбленный человек с точки зрения объекта желания становится еще больше заслуживающим доверия. Если вы будете шептать о том, что внешность, способность зарабатывать и коэффициент интеллекта вашего возлюбленного соответствуют вашим минимальным стандартам, это, вероятно, убьет всю романтику, даже если само утверждение со статистической точки зрения будет истинным. Верный путь к сердцу любимого человека – заявить об обратном: что вы влюблены в него потому, что просто ничего не можете с собой поделать. Что бы там ни говорила Типпер Гор и ее «Родительский комитет музыкальных ресурсов», среднестатистический циничный, украшенный пирсингом, разбивающий о сцену гитару рок-музыкант поет не о сексе, наркотиках или Сатане. Он поет о любви. Он пытается добиться расположения женщины, привлекая ее внимание к иррациональности, неуправляемости и физиологическим издержкам его желания. Я так тебя хочу, что схожу с ума, не могу ни есть, ни спать, мое сердце стучит, как большой барабан, ты для меня единственная, не знаю, почему я тебя так люблю, ты сводишь меня с ума, не могу перестать любить тебя, никто не заводит меня так, как ты, мне нравится твоя походка, мне нравится твой голос – и так далее, и тому подобное.
Конечно, вполне можно представить женщину, которую подобные заявления не впечатлят. (Или мужчину, если такое признание делает женщина.) Они лишь заставят включиться предупредительную лампочку другого компонента поиска партнера – умного шоппинга. Граучо Маркс как-то сказал, что он не хочет быть членом клуба, который принимает людей вроде него. Обычно люди не принимают ухаживания поклонника, который слишком рьяно и слишком рано требует взаимности, потому что это говорит о том, что данный поклонник в отчаянном положении (поэтому лучше подождать кого-то более подходящего), а также потому, что это доказывает, что данный претендент слишком легко влюбляется (следовательно, он так же легко может влюбиться в кого-то еще). Эта противоречивость наших ухаживаний (демонстрируй свое желание и одновременно изображай неприступность) исходит из двух компонентов романтической любви: человек устанавливает минимальный стандарт для кандидатов на рынке партнеров и в то же время связывает тело и душу лишь с одним из них.
Сообщество чувств
Наша психическая жизнь нередко напоминает парламент. Мысли и эмоции борются за власть так, как если бы каждая из них была субъектом действия со своей стратегией захвата власти над всем человеком – то есть над вами. Возможно ли, что наши ментальные агенты используют в отношениях друг с другом парадоксальную тактику – наручники, «машины Судного дня», обязательные к исполнению соглашения с третьими лицами? Аналогия не идеальна, потому что люди были созданы естественным отбором конкурировать друг с другом, но их органы, включая ментальных агентов, не были созданы конкурировать, для них наибольшую важность имеют интересы всего человека в целом. Однако у человека в целом много целей – еда, секс, безопасность и т. д., и это требует разделения труда между ментальными агентами с разными приоритетами и разными умениями. Агенты связаны союзом, от которого в долгосрочной перспективе получает выгоду человек в целом, однако в краткосрочной перспективе агенты могут обходить друг друга, используя изощренную тактику.
Умение держать себя в руках – это, несомненно, тактическая битва между компонентами мышления. Шеллинг замечает, что приемы, которые люди используют, чтобы контролировать себя, взаимозаменяемы с приемами, которые они используют, чтобы контролировать других. Что вы сделаете, чтобы ребенок не чесался во сне от аллергии? Наденете на него рукавички. Что вы сделаете, чтобы вы сами не чесались во сне? Наденете рукавички себе. Если бы Одиссей не залепил воском уши своим товарищам, они бы сделали это сами. Наше «я», которое хочет подтянутое тело, старается перехитрить «я», которое хочет десерт, выбросив пирожное в удобный момент, когда контроль будет в его руках
[468].
Итак, представляется, что мы действительно используем парадоксальные приемы в борьбе с самими собой. Агент, получающий контроль в данный момент, приносит добровольную, но необратимую жертву, жертвуя свободой выбора для всего тела в целом, и в конечном итоге получает то, что ему нужно. Это и есть положительная сторона всего этого депрессивного рассуждения об эгоистичных генах и «машинах Судного дня». Общественная жизнь далеко не всегда становится подобием глобальной термоядерной войны, потому что часть нашего существа, имеющая более долгосрочную перспективу, получив контроль над телом, может в другое время пожертвовать свободой выбора для всего тела. Мы подписываем контракты, подчиняемся законам и строим свою репутацию на прилюдной демонстрации преданности друзьям и партнерам. Эта тактика нацелена не на то, чтобы победить кого-то другого, а на то, чтобы победить более темную сторону самого себя.
Еще одно замечание по поводу битвы у нас в голове. Никто не знает, для чего вообще нужно горе. Очевидно, что потерять близкого человека неприятно, но почему это чувство должно быть столь опустошительным? Зачем нужна эта изнуряющая боль, которая не дает людям есть, спать, сопротивляться болезням и жить дальше нормальной жизнью? Джейн Гудолл описывает молодого шимпанзе по имени Флинт, который после смерти своей любимой матери впал в депрессию и сам вскоре умер, словно оттого, что его сердце было разбито.
Имеются предположения, что горе – это принудительный перерыв, который нужен человеку для переоценки. Жизнь его навсегда изменилась, поэтому нужно определенное время, чтобы решить, как справиться с миром, который перевернулся с ног на голову. Вероятно, горе дает человеку время поразмышлять о том, что одна его ошибка может привести к смерти, и о том, что нужно в будущем вести себя более осмотрительно. В этом предположении, вероятно, есть зерно истины. Скорбящий о своем близком человек обнаруживает, что боль охватывает его каждый раз, когда ему теперь придется поменять еще что-то в привычном образе жизни: например, ставить на стол на одну тарелку меньше или покупать вдвое меньше продуктов. Винить себя – тоже распространенный симптом. С другой стороны, боль утраты не облегчает, а наоборот, усложняет планирование дальнейшей жизни, и она слишком сильна и продолжительна, чтобы принести пользу с точки зрения стратегического планирования.
Уильям Джеймс писал: «Только разум, развращенный знанием, может до такой степени заставлять естественное выглядеть странным, чтобы задавать вопрос “почему” о любом инстинктивном действии человека». Хотя вопрос «Почему мы скорбим?» вполне закономерен для ученого, с точки зрения здравого смысла он кажется абсурдным. Если бы мы не горевали об умершем, разве можно было бы говорить о том, что мы любили его, когда он был жив? Логически это представляется возможным, однако с психологической точки зрения это невозможно; горе – это обратная сторона любви. Не исключено, что именно в этом заключается ответ. Вероятно, горе – это внутренняя «машина Судного дня», ненужная до того момента, когда она сработает, и имеющая значение только как средство устрашения. Какие родители не мучались бессонницей, представляя себе, как ужасно было бы потерять ребенка? Или какие родители не изводили себя волнением, рисуя в воображении ужасные картины, когда их ребенок задержался где-то или потерялся? Эти мысли – действенное напоминание о том, как важно защищать своих близких и заботиться о них даже при наличии несметного количества других забот и дел. Как и все другие средства устрашения, горе может быть эффективно, только если оно неотвратимо и ужасно
[469].
