В обществах охотников-собирателей богатство не накапливается, однако некоторые сильные мужчины, умелые вожди и хорошие охотники могут иметь от двух до десяти жен
[546]. С изобретением сельского хозяйства и массового неравенства многоженство могло достигать абсурдных масштабов. Лора Бетциг показала, что во все времена и во всех цивилизациях мужчины-деспоты осуществляли главную фантазию мужчин: гарем из сотен сексуально привлекательных женщин, тщательно охраняемых (зачастую евнухами), чтобы ни один другой мужчина не мог к ним прикоснуться. Подобные ситуации имели место в Индии, Китае, исламских странах, субсахарской Африке и обеих Америках. У царя Соломона была тысяча наложниц. Римские императоры называли их рабынями, а короли средневековой Европы – горничными
[547].
Многомужество по сравнению с многоженством встречается крайне редко. Мужчины иногда делят жену на двоих, если условия так суровы, что мужчина не может выжить без женщины, но этот порядок рушится, как только условия улучшаются. Многомужество время от времени встречается у эскимосов, но мужья всегда ревнуют и нередко один убивает другого. Как и всегда, родственные отношения помогают уменьшить враждебные настроения, и у тибетских крестьян бывает, что двое и больше братьев одновременно женятся на одной и той же женщине в надежде создать семью, которая сможет существовать на такой суровой земле. Младший брат, однако, всегда стремится завести собственную жену
[548].
Форма брачного союза обычно определяется мужчинами, не потому что желание женщины не имеет значения, а потому что мужчины, обладающие властью, обычно добиваются своего. Мужчины крупнее и сильнее, потому что в ходе отбора они должны были сражаться друг с другом, и они могут образовывать мощные кланы, потому что в традиционных обществах сыновья остаются с семьями, а дочери покидают родительский дом. Наиболее известные многоженцы – всегда деспоты, мужчины, способные убивать без страха и оставаться безнаказанными. (Согласно «Книге рекордов Гиннесса», больше всего детей в истории – 888 – было у императора Марокко с красноречивым именем Мулай Исмаил «Кровожадный».) Гипермногоженцу приходится не только давать отпор сотням мужчин, которых он оставил без жен, но и держать в кулаке свой гарем. Браки всегда основаны хотя бы на какой-то доле взаимности, и во многих полигинных обществах мужчина может отказаться от дополнительных жен из-за тех эмоциональных и финансовых требований, которые это подразумевает. А деспот может просто держать их взаперти и в страхе.
Впрочем, как ни удивительно, в более свободном обществе многоженство не обязательно плохо для детей. По финансовым и, в конечном счете, по эволюционным причинам женщина может делить с другими женами богатого мужа вместо того, чтобы наслаждаться безраздельным вниманием нищего, а по эмоциональным причинам может даже счесть этот вариант предпочтительным. Лора Бетциг таким образом суммирует причины: кем бы вы предпочли быть – третьей женой Джона Кеннеди или первой женой клоуна Бозо? Жены нередко хорошо ладят друг с другом, делятся опытом и помогают друг другу в уходе за детьми, хотя ревность между этими подсемьями тоже дает о себе знать – почти как в случае с отчимом или мачехой, но с большим количеством группировок и взрослых участников
[549]. Если бы брак представлял собой свободный рынок, тогда в полигамном обществе больший спрос среди мужчин на ограниченное количество партнерш и их неизменная ревность давали бы женщинам преимущество. Законы, поощряющие моногамию, работали бы не в пользу женщин. Экономист Стивен Ландсбург так объясняет принцип работы рынка, используя в своем примере труд вместо денег:
Сегодня, когда мы с женой спорим о том, кто должен мыть посуду, наши силы примерно равны. А если бы полигамия была законной, то жена могла бы намекнуть мне, что подумывает оставить меня и выйти замуж за Алана и Синди с нижнего этажа – ив конечном итоге я бы отправился к мойке… Законы против полигамии представляют собой хрестоматийный пример теории картелей. Производители, изначально ведущие конкуренцию между собой, собираются вместе в заговоре против публики или, точнее, против своих клиентов. Они договариваются о том, что каждая фирма ограничит выпуск своей продукции, чтобы удержать цены на высоком уровне. Но высокая цена влечет за собой нарушение договоренности в том смысле, что каждая фирма стремится увеличить свой собственный выпуск, несмотря на оговоренные ограничения. В конце концов, картель рушится, если его не поддерживают с помощью санкций, но даже в этом случае нарушениям нет числа.
Эта история, о которой говорится в любом учебнике по экономике, является также историей о мужчинах-производителях в индустрии романтических отношений. В своей изначально жесткой конкуренции они собираются вместе в заговоре против своих «клиентов» – женщин, которым предлагают свои руки и сердца при вступлении в брак. Заговор состоит из договора, по которому каждый мужчина ограничивает свои романтические притязания в попытке усилить переговорные позиции мужчин в целом. Но улучшение положения мужчин влечет за собой мошенничество и нарушения договора в том смысле, что каждый мужчина старается ухаживать за большим количеством женщин, чем было оговорено ранее. Картель сохраняется только потому, что поддерживается определенными санкциями, но даже в этом случае нарушениям нет числа
[550].
Узаконенная моногамия исторически представляла собой соглашение не между мужчинами и женщинами, а между более влиятельными и менее влиятельными мужчинами. Ее целью было не столько эксплуатировать потребителей индустрии романтики (женщин), сколько минимизировать затраты на конкуренцию между производителями (мужчинами). В условиях многоженства мужчины соревнуются за весьма значительный с точки зрения дарвинизма результат – много жен или ни одной – и конкуренция в буквальном смысле идет не на жизнь, а на смерть. Многие убийства и большинство войн между племенами прямо или косвенно связаны с соперничеством из-за женщин. Правители объявляли многоженство вне закона, когда им нужно было союзничество влиятельных мужчин или когда им было нужно, чтобы их подданные сражались с врагом вместо того, чтобы сражаться друг с другом. Раннее христианство было привлекательной религией для бедных отчасти потому, что содержащееся в его доктрине обещание моногамии позволяло им оставаться на рынке женитьбы; с той поры во многих обществах эгалитаризм и моногамия сочетаются так же естественно, как деспотизм и многоженство.
Даже в наши дни социальное неравенство порождает разновидность многоженства. Многие богатые мужчины содержат жену и любовницу или каждые двадцать лет разводятся с женами и платят им алименты, а сами женятся на более молодых женщинах. Журналист Роберт Райт полагает, что легкость развода и повторного брака, как и открытое многоженство, приводит к увеличению насилия. Женщин детородного возраста монополизируют богатые мужчины, и нехватка потенциальных жен отражается на всех слоях общества вплоть до низших, приводя к невероятной конкуренции среди самых бедных молодых людей
[551].
