Я слишком поздно заметила несущуюся на меня карету, но не успела даже испугаться. Приказ менталиста удерживал меня, и ничего – ни ржание лошадей, ни крик извозчика, ни предупреждения пешеходов – не могли заставить меня сдвинуться с места. Лишь пальцы Лайнуса, сомкнувшиеся вокруг моего запястья, помогли сбросить оцепенение, а сильный рывок вытащил из-под колес, бросая на мостовую. Лайнус протянул мне руку, помогая подняться, и тут же сгреб в объятия, потому что ноги подогнулись от запоздало накрывшего страха.
С этoго момента судьба его была предрешена. Равно как и моя.
Я вспомнила, как рыдала, уговаривая молоденького клерка в аптеке господина Кауфмана подождать с оплатой за лекарства, взятые Лайнусом «под честное слово». И как вышедший аптекарь, хозяин лавки, улыбнулся доброй понимающей улыбкой и сказал, что они конечно подождут, а я не должна расстраиваться. «Все еще наладится, драгоценная госпожа покупательница», - добродушно проговорил аптекарь, передавая мне платок. Наши пальцы соприкоснулись – и в голове внезапно всплыл подслушанный несколько дней назад разговор. Ходили слухи, что господин Ридберг, чьи нетрадиционные вкусы были широко известны в узких кругах, где иногда вращался Лайнус, намерен жениться, чтобы окончательно развеять порочащее егo слухи. Мысль, как именно мы с господином Ридбергом можем помочь друг другу, толкнула меня прочь из аптеки в банковский офис Грэхема.
Я вспомнила и то, как молодой Эдвин Осси, пришедший в аптеку за лекарством для матери, забыл у прилавка трость. Я не заметила пропажу – сам господин Кауфман, вовремя вернувшийся с прогулки, поднял ее и попросил меня догнать незадачливoго владельца. Разве я могла отказать своему нанимателю в столь незначительной услуге? Разве могла сопротивляться ментальному приказу, толкнувшему меня вслед за Эдвином?
Нет.
Нет. Я смотрела на менталиста, замершего рядом с Дарреном, и отказывалась верить глазам. Он…
Я видела его словно впервые. Исчезла доброта из взгляда, лукавые морщинки вокруг глаз и никогда не увядающая улыбка. Пропала легкая сутулость, свойственная тем, кто постоянно работает, склонившись над лабораторным столом, ушла мягкая плавность движений, обстоятельных и неторопливых, как неспешные церемонии стран Залива. Все, что составляло образ добродушного дядюшки-аптекаря, стерлось в один момент.
Человек, стоявший в нескольких десятках шагов от меня, казался совершеннейшим незнакомцем, зачем-то надевшим темный костюм и маску господина Якобба Кауфмана.
Он держался прямо и ровно, казалось, сбросив разом десяток килограмм и десяток лет. Медово-карие глаза, прежде светившиеся теплотой, пониманием, участием, потемнели, взгляд его обжигал холодом и равнодушием. От менталиста передо мной веяло опасной неудержимой силой, противостоять которой, казалось, было невозможно.
Он умел разжигать любовь. Умел притворяться добродушным, вызывать симпатию, уважение. Он мог расположить к себе любого – я сотни раз видела, как даже самые хмурые посетители аптеки расцветали в радостнoй улыбке при виде хозяина лавки. И глядя на то, как добродушный круглолицый аптекарь протягивал леденец хнычущей девчонке, я никогда не смогла бы подумать о том, что этот человек на самом деле был способен на насилие или хладнокровное убийство.
Но все это время, в каждом гнусном и болезненном воспоминании моего прошлого именно он стоял за моей спиной. Именно он несколько долгих, жутких лет лепил из меня послушную куклу. Брал, подчинял, подбирал лучшие способы воздействия, пока, наконец, не отдал в руки старшего лорда Себастьяни, чтобы я, согласно задуманному плану, смогла исполнить свое предназначение. Последнее предназначение. Но я выжила, и он продолжил играть моей жизнью, снова и снова, пока приказ не привел меня сюда.
Через охватившее меня отчаяние и отвращение я едва смогла выдавить одно слово:
– Зачем?
Тонкие губы человека передо мной сложились в жутковатую неестественную улыбку.
– Это было необходимо.
– О чем вы?
Он не ответил. Разумеется, ведь послушные игрушки не стоили слов.
Было больно.
Отчего-то внутри было очень-очень больно.
Разум упорно цеплялся за обрывки некогда счастливых воспоминаний, извращенных, искаженных до неузнаваемости. Они рассыпались в пальцах серым безжизненным пеплом. Лживые, ненастоящие. Нужные лишь затем, чтобы привязать меня ещё крепче, сделать еще податливее опасному воздействию.
Совместная работа в лаборатории аптеки под чутким руководством господина Кауфмана. Он никогда не скупился на похвалу, а я радовалась каждому доброму слову наставника как девчонка. Ловила на себе одобрительный взгляд и чувствовала, как в груди теплеет от счастья.
Ложь.
Если бы только я могла вспомнить себя той приютской девочкой, я знала бы, к чему приводят такие вот восхищенные взгляды…
Вечерние чаепития в кругу дружной семьи аптекаря. Смех, разговоры, ароматный пар, поднимающийся от глиняных чашечек-чинаев. Степенная госпожа Кауфман – госпожа Маринни, Маринни-Маринн… «Маринн аль-Раид», вдруг всплыло в голове болезненной вспышкой осознание чудовищного обмана, на который попался Майло, безуспешно искавший лекарство для сына.
Ложь, ложь, ложь.
Счастливая семья, крепкий брак, жизнь в Аллегранце, забота о жителях города, любимая рабoта.
Все ложь.
«Фаринта», - тонкий мысленный голос Даррена ворвался в голову, выдернув меня из черного омута воспоминаний.
Я с трудом разлепила непослушные губы.
– Даррен…
Менталист усмехнулся.
– Я нашел его именно там, где ты и сказала. С законником пришлось повозиться, но, как ты знаешь, любые двери можно открыть, а любую защиту – взломать. Таланты моей драгоценной Чечилии вызывают восхищение.
Внутри все похолодело. Господин Маркони… жив ли он? И Чечилия…
– Что вы сделали? Что…
Он пожал плечами.
– Как и всегда – нашел его слабость. Ты же знаешь, непогрешимый и неподкупный дознаватель не может отказать ребенку, попавшему в беду. Благодарю, моя драгоценная, ты прекрасно разбираешься в людях.
– Я?
Внимательный, чуть насмешливый взгляд господина Кауфмана встретился с моим.
Понимание ударило под дых, выбив из легких весь воздух. Наша первая находка – кристаллы, сочетавшие в себе зелья и энергетическую магию. Сон перед свадьбой Лоиссы, так не похожий на сон. Γрязные ботинки и плащ, найденные пoтом в глубине шкафа. А во сне… нет, не во сне я шла, шла куда-то, ведомая тонкой нитью ментальной связи, я почти добралась до Даррена, чтобы попросить его о помощи, когда…
Что? Был ли это ветер, остановивший меня, или чужое прикосновение? Неужели я привела менталиста в убежище господина Маркони и Даррена?
Нет, нет, нет!
Сердце разрывалось на части. Я заставила себя поднять взгляд и посмотреть на Даррена, мысленно прoся у него прощения и бесконечно, бесконечно сожалея о том, что своими руками отдала мальчика в руки менталиста. Разрушила собственное счастье, которое с таким трудом построила на осколках прежней жизни.
