— Ла-адно, — протянула ехидно. — На ресепшен другие пойдут, кто не похож на быдло в подворотне. Зато у меня появилось сразу четверо добровольцев на мытье посуды в выходные.
Выходные тратить на работу не хотелось, но лично я выдохнула с облегчением — виновата, заслужила, буду мыть посуду сколько прикажут.
— Это еще не все, дорогая Ульяночка! — она расслышала и все верно поняла. — Все четверо — в прачечную. Там столько глажки, что жизнь сахаром не покажется. Нет, нет, Михаил, и это не все! — она теперь перевела взгляд на парня. — Рабочий день увеличивается именно для тех, у кого слишком много энергии. После ужина вы снова идете гладить белье. Я намекну Зинаиде, чтобы кроме белья вам вообще ничего не подкидывала, от такой рутины вы скоро не то что драться не сможете, даже ходить медленнее начнете. Смотрите-ка, я раскидала самую нудную работу на месяц вперед!
Мы повернулись и гуськом поплелись куда сказано. Карина Петровна замыкала процессию, ей только хлыста для образа управляющего на плантации не хватало.
Через четыре часа, снова переодетые в форму горничных, мы с Кристиной стояли рядом и попеременно вздыхали: она вздохнет, я вздохну, она, я. Наших взглядов ненависти и на пару часов не хватило, они со временем просто потухли от общей беды, способной объединить самых непримиримых противников. Зинаида, главная здесь, заходила в этот отсек редко и пока поглядывала на нас с опаской, особенно на Германа. Но и он вздыхал вместе с Мишелем. Последний в очередной раз сказал:
— Какие же вы дуры… А меня ведь случайно с вами загребли…
Герман протянул так же монотонно:
— Тех, кто на стреме, всегда со всей бандой загребают…
Подпела и я ту же мелодию:
— Тебе ли про банды не знать…
И Кристина не отстала:
— Какие же мы дуры… Даже Герман…
Общему угнетению также способствовала и радость Верочки с близняшками, когда те забежали к нам показать свои новые синие платья.
Сказать, что уборка номеров намного приятнее, — ничего не сказать. Там ты двигаешься, постоянно себя подгоняешь, время летит быстро и незаметно. Номер, другой, третий — и вот уже обед. Еще несколько — и свободны. В этом же месте время остановилось. Я очень надеялась, что нам выдадут утюги, — ничего подобного. То ли побоялись давать неадекватам горячее оружие, то ли в отелях давно никто не пользуется утюгами.
А утюги — это весело! Ну, в сравнении… В общем, здесь стояли огромные утюжные машины с гигантскими движущимися валунами. Жмешь кнопку, валуны начинают вращаться. Запускаешь туда простынку, ждешь некоторое время, забираешь на выходе, уже выглаженную, аккуратно складываешь в стопку. Запускаешь, ждешь, складываешь. Запускаешь, ждешь, складываешь. Запускаешь, ждешь…
— Она сказала, это на месяц? — спросила Кристина сразу у всех.
Мишель ответил минут через десять:
— Ничего. В выходные посуду будем мыть, развлечемся.
Кристина тихо завыла. Ее никто не осуждал за слабость — каждый в одиночку и как мог переносил осознание этого бесконечного, очень вялотекущего ада, где даже мысли замирают и перестают биться в черепной коробке.
Казалось, что со временем психика подстроится, но делалось только хуже. Я почти непрерывно смотрела на часы, стрелки которых вообще перестали шевелиться. Потом уже начала разглядывать Германа — что с ним? На него вся надежда! Где его тупые шутки-прибаутки, где хоть какой-то драйв? Неужели и его всосала эта заунывная атмосфера, как простынку в валы? Мы же с ума здесь сойдем, если он не начнет быть Германом! Но я пока не упала до такой степени, чтобы озвучить свои надежды вслух.
Отпустили нас, как обычно, в четыре. Но Зинаида под взором ехидствующей Карины Петровны напомнила, что после ужина снова нас ждет на пару часов. На море хотим? Ну, вот как раз до ужина и успевайте. Не нравится? Собирайте вещи. Нет, мы не задавали вопросов, а она не отвечала, и так все было ясно.
В столовой мы немного ожили, здесь хоть вилками-ложками можно шевелить. Юра, как и в обед, с волнением просил рассказать, что конкретно случилось, но мне снова было не до его волнения — оно как-то фонило, непривычно для успокоенного до состояния зомби разума. Остальных тоже не замечали: еще не хватало слушать, как им там на небесах живется. И когда Герман резко подался вперед с загорающимся взглядом, мы — я, Кристина и Мишель — сделали то же самое, готовые внимать всему, что он скажет.
— Музыку туда притащим! У меня нормальный сотовый, динамики потянут хоть весь этаж.
— А Зинаида возмущаться не будет? — забеспокоилась я.
— Не будет! Мишель, надо ночью сгонять в город — букет какой, конфеты. Замаслим, ублажим, не в первый раз. Осилим?
— Доставку закажу! Завтра до начала смены все будет! — оживал и Мишель.
— Точно. Это на тебе. Музыку я накачаю. Какие еще предложения?
— Можно планшет добыть, кино какое-нибудь врубим! — внесла предложение и Кристина.
Герман одобрил:
— Отлично. Недельку протянем, а там посмотрим, что еще можно сделать. Я вот спасателем на пляж хотел устроиться, Карина Петровна обещала после склада…
— Ага, забудь теперь, — пробурчал Мишель. — На ближайший месяц уж точно. А через такой месяц ты вряд ли будешь выглядеть таким же шебутным.
— А я живу мечтой! — Герман уже привычно улыбнулся, выпрямился и схватился за вилку.
У меня тоже наконец-то появились первые признаки аппетита.
Глава 21
Другой мир
Я знаю, почему древние люди когда-то изобрели музыку. Скорее всего, до нее они и людьми в полном смысле не были, а вот с ее созданием сразу ими и стали — потому что музыка бултыхает внутри, поднимая на поверхность, лучшие и худшие качества, гармонично их перемешивая.
В общем, парни Зинаиду уломали — женщина вообще оказалась очень добродушной и смущающейся по любому поводу. Но Карины Петровны она опасалась наравне с остальными, потому разрешила, но при условии, что не слишком громко.
И сразу легче задышалось, особенно когда мерное жужжание гигантских машин заглушилось. Кристина сдалась первая, начав пританцовывать. Через часок к ней присоединился Мишель. Я, в общем-то, тоже долго сопротивляться не могла, уже подходя к опостылевшей кнопке, виляя тем, что пониже пояса. Герман все еще держался, но ржал над нами, как живой. Даже стрелки часов зашевелились, и для них атмосфера изменилась.
Германовская музыка была примерно как сам Герман — что-то типа ритмичного скрежета металла по стеклу. Тоже хорошо по сравнению с тишиной, но потом мы через пару веселых скандалов и путем демократичного голосования — три против одного — включили мой телефон, где заиграли уже популярные треки, постоянно крутившиеся по радио и потому всем известные. После этого всё окончательно закипело, поскольку мы начали и подпевать.
После ужина второго дня Герман вдруг притащил в место каторжных работ пачку сигарет, открыл небольшое единственное окошко и подкурил. В тот момент я увидела Мишеля в настоящей ярости, которой до сих пор по отношению к Герману никогда не проявлялось:
