Верочка постепенно отходила — пережила удар по гордости и вдруг выбрала, что остаться среди них лучше, чем уйти, лишь бы не видеть Германа. И, если честно, я была с ней согласна — в кои-то веки Вера начала принимать взрослые решения. Или у нее тоже неприятное стиралось за хорошими моментами, которых со временем накапливалось все больше?
— Да почему ты такая косорукая?! — это Герман психует уже на меня. — Кеша, возвращайся, даже ты конечностями управляешь лучше! А ты уйди с глаз моих куда-нибудь в тень. Юр, ну реально, как кошка облезлая, жуть!
Я развела руками — типа, ну ничего страшного, мяч пропустила, чего так орать? А что кожа слазит — так не всем же быть как он: только смуглеет, хоть бы раз сгорел на солнце, всем на радость. И все-таки футболку на горящие плечи я нацепила, собираясь теперь болеть за команду Юры и Мишеля, лишь бы не за это хамло. На самом деле парни играли здорово, со стороны залюбуешься. Хорош и Герман, который очень не любит проигрывать, пока вот так вопить не начинает. А чего это он бриться перестал? Сказать ему, что ли, поддеть как-нибудь смешно про асексуальность щетины? Или пусть сама звезда всех пляжей догадывается, что так она скоро и сиять перестанет? Поймал мой взгляд — лыбится. Нет, не мне, это он Кристине, уже бегущей к нему с водой. Ошиблась, все-таки мне! Тогда я показываю язык и отворачиваюсь, как сделала бы любая облезлая кошка на моем месте. До завтрашней работы придумаю тоже что-нибудь эдакое, в закрытом пространстве ему от меня деваться некуда.
Мой самый главный недостаток — невнимательность, неумение угадывать чужие эмоции. Я на этом уже множество раз попадалась, будто слепая. Про симпатию Кристины к Юре тоже бы, наверное, не дошло, если бы когда-то близняшки об этом прямым текстом не сказали. Не уловила и теперь, мне же никто не удосужился объяснить!
А ведь можно было догадаться. Например, когда они во время смены вспоминали смешные истории о чьих-то днях рождения, Герман между делом спросил, когда мой. Я ответила:
— Поздравлять, что ли, собрался? Или хочешь удостовериться, что мы и по гороскопу с разных планет?
— Да нет, просто увидел, что скучаешь — в разговор решил втянуть. Больше не буду, неблагодарная.
Но на самом деле продолжал, постоянно не давал мне возможности оставаться совсем в стороне. Догадаться я могла и по более очевидному факту: Герман не предпринимал ровным счетом никаких попыток, чтобы вытащить нас из заточения, даже в ядовитых репликах Карине Петровне ни разу на это намекнул. Надо быть совершенно слепой, чтобы не понять: Герман ничего не предпринимал, потому что не хотел. Потому что ему всё нравилось. Герману нравились эти удлиненные смены, когда мы вчетвером заперты в душном пространстве!
Могла бы понять и по довольно злым подколкам на тему, что мы с Юрой совсем перестали выбираться на свидания. Что-то там про завядшие помидоры. Ага, будто он не знает, где именно я коротаю летние вечера, которые с удовольствием бы проводила в другой компании. Ничуть не обижаясь, я замечала, что он от моего общества на глазах очеловечивается, так скоро и до своей девушки доэволюционирует. Но искренне советовала выбирать по IQ: там, где будет ниже восьмидесяти, его однозначный вариант. Он тоже, кажется, не обижался.
В тот день в конце дня Кристина и Мишель очень смешно пытались воспроизвести ча-ча-ча, которому их когда-то обучал Кеша. У них не получалось, но было забавно наблюдать, как они, держась за руки, склонились друг к другу, почти упираясь лбами от усердия, и с серьезным видом пытались шевелить ногами одновременно. Потом по распоряжению Зинаиды они ушли разгружать тележки — отутюженное белье в приемник, где его утром разберут горничные.
Нам с Германом уже не раз приходилось на небольшое время оставаться наедине, мы этим как-то даже тяготиться перестали. Но сейчас он спросил:
— А ты умеешь ча-ча-ча?
— Не пробовала.
Развернулась и наткнулась на его руку, которую он уже успел протянуть. Ну ладно, подала ему и вторую, попыталась так же переступать с ноги на ногу, как недавно делала Кристина. Возможно, Герман тоже не умел, поскольку ничего не объяснял. Но когда я не в такт ступила к нему, он не шагнул назад — даже Мишель реагировал быстрее. Я засмеялась над его неповоротливостью, но отшатнуться не успела. Герман вдруг перехватил меня за талию, удерживая в этом положении, почти вплотную к нему. Зачем-то опустил голову, уткнувшись носом в мои волосы.
— Ты чего? — не поняла я.
— Тихо ты.
Он непонятно замер в такой позе, которая мне никакого удовольствия не доставляла. Зато я быстро сообразила:
— А-а, снова проверяешь мои фобии?
— Да. Тихо. Подожди, сейчас скажу.
— Герман, ты уже достал с этим! Я дергаюсь, только если совсем неожиданно…
Я не закончила фразу, потому что он быстро наклонился и поймал мой взгляд своим. Снова замер. И, не прерывая зрительного контакта, начал наклоняться, как если бы ждал, когда я отомру и оттолкну. Тут даже слепой бы понял, что к чему! Я нервно отшвырнула его от себя и закричала:
— Герман! Ты совсем уже? Ты что творишь?
— Не смотри так, — сказал уж совсем непонятное.
И сделал еще шаг вперед. Я снова отступила, натолкнувшись спиной на машину. Сейчас он уже не пытался меня схватить и притянуть к себе, а поднял руку и зачем-то закрыл мне глаза ладонью.
— Не смотри пока. Сейчас… — он рвано вдохнул. Волновался или подбирал какие-то слова — это казалось настолько неожиданным, что я просто ждала объяснений и не пыталась вырваться. — Я только один раз скажу, потом просмеешься, — снова длинная пауза и тихое: — Нравишься.
— Что?
— Ты слышала.
— Кому?
— Не будь такой дурой.
Он наконец-то убрал руку, отошел и уставился на дверь. Показалось, что хочет уйти, но заставляет себя стоять на месте. Похоже, Керны не только не оправдываются, но еще и не убегают, когда очень хочется.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, и еще несколько — чтобы повторить себе, что не послышалось. И скепсиса в моей реплике было больше, чем всего остального:
— Ну да! И зачем бы ты мне в этом признавался?
Герман все еще на меня не смотрел. И не сбегал. Хотя я четко ощущала, что он очень хочет хоть что-то сделать, лишь бы больше не стоять и не говорить:
— Не знаю. Хотя бы потому, что ты все равно не поверишь. Ни одна идиотка не поведется на такой развод во второй раз, — он снова бесшумно втянул воздух. — А даже если и поверишь, то поймешь, что отомстила по полной программе. Успокоишься на этом. Позлорадствуешь и успокоишься. И шарахаться от меня будешь — по крайней мере, прекратишь принимать мою руку под совершенно дебильным предлогом научиться ча-ча-ча. В мою комнату влетать не станешь для разборок… Или чтобы тебе тоже стало так же паршиво.
— Типа груз с души снял? — я все еще не могла собраться. — А не боишься, что Юре расскажу? Он очень остро воспринимает двусмысленности!
