И пока я формулировала, Юра вдруг остановился и задержал меня. Я удивилась неожиданной иронии в его глазах, граничащей с внимательностью.
— Ульяна, есть еще кое-что, но я не уверен, что вправе с тобой это обсуждать. И все же любопытство гложет… — он ненадолго замолчал, как если бы все еще соображал, стоит ли продолжать. Но затем решился: — Герман кое-что мне рассказал. Он вообще сам не свой поначалу был, говорил, говорил что-то, как будто ему важно было выговориться. Или потому что только я сидел рядом — его так раздавило, что он не мог не выговориться, когда только я сижу рядом. Я извинялся за то, что мои родители почти доконали его отца, говорил, что сам я ни при каких обстоятельствах ему врагом не стану, и он… Герман тоже начал извиняться. За все.
— Что рассказал? — я замерла.
Юра смотрел пристально, выискивая в моих глазах проблески понимания, о чем идет речь. И я, кажется, догадывалась, но всеми силами не выдавала волнения. И вдруг он задал вопрос, исключающий любые сомнения:
— А ты сама за ним не замечала странного поведения?
— За Германом-то? А кто за Германом не замечал странного поведения?
— Нет… По отношению к тебе.
Я держалась из последних сил — просто стояла и пялилась в его глаза круглыми плошками. Наверное, сыграла непонимание превосходно, раз Юра кивнул и пошел по аллее дальше. Вероятно, решив меня в подробности не посвящать.
— В общем, слушай, Ульяна, я сказал Герману, что мы с тобой не вместе. Что давно не вместе. И что никогда в полном смысле вместе не были.
У меня горло перехватило:
— Почему?
— Просто в тот момент я не мог этого не сказать. Сложно объяснить. Мы говорили обо всем подряд, его это отвлекало. Я просто предупредил тебя, чтобы не удивилась, если всплывет.
— А он… как Герман на эту новость отреагировал?
Я вновь почувствовала внимательный взгляд на профиль. Меня же больше занимали темные кусты.
— Он в тот день вообще ни на что адекватно не реагировал, мягко говоря. Сказал что-то типа «Понятно. Это еще хуже», я уже не помню точно.
Еще хуже. Теперь Герман знает, что я не давала ему шанса все время, пока этот самый шанс у него был. Это, действительно, хуже. Сейчас он вписал свое имя еще одной фобией к целой куче моих фобий. Юра высматривает во мне какие-то подтверждения, что я догадывалась о чувствах Германа, но он явно не в курсе подробностей. Интересно, что тот ему рассказал? Как рассказал? «Юрка, я влюбился в твою Ульяну»? Или «Юр, ты зря здесь сидишь, потому что я тебе не лучший друг. Я сделал то, что никогда не сделал бы друг»? В любом случае, признался. Не выбирая момента, не находя подходящих слов. Потому что, вкупе с остальным, чувство вины его бы раздавило.
И Герман получил самый однозначный отказ. А мне же за истекшую неделю мой отказ уже таковым однозначным не казался. Нет, я Германа все еще не считала положительным героем, просто успела признать, что на его фоне все остальные герои — ходячие картонки. А теперь же, с новым осознанием, я немного радовалась, что больше с Германом не вижусь. Вероятно, мне стало бы очень стыдно за вранье, за то, что закрывалась от него Юрой, как слабачка. Почему-то именно за эту слабость перед ним и было противнее всего.
Но когда Мишель сорвался вниз по лестнице в главный холл, а я не сразу расслышала знакомый голос, то полетела следом, напрочь забыв, что вообще собиралась ему больше никогда не смотреть в глаза.
Герман громкоголосый, кто бы удивлялся.
— Кариночка Петровна! Ну что вы как неродная? Посмотрим, посмотрим ваши отчеты, не прокиснут. Можно, я пока все остальное проверю? Вон, Мишеля проверю, раз уж он здесь.
— Хорошо, Герман Маркович. Я подожду в кабинете.
Он похлопал по плечу друга, тихо ему ответил на какой-то вопрос, почти моментально нахмурившись. Я не смогла себя заставить сделать последние несколько шагов и осталась в стороне, пропуская мимо радостную компанию. Карина Петровна решила оставить его с друзьями и с улыбкой удалилась. А Герман по очереди обнимал всех девчонок и по ходу объяснял:
— Вы сейчас в обморок рухнете, я с проверкой. Кто первым заржет, того первым уволю!
— Увольняй! — Кристина не могла от него отлипнуть, целуя в щеку. — Нам тут все равно три дня осталось!
— Как папа себя чувствует? — вклинилась Анжела.
— Оклемается. Сегодня сказал, что еще и меня, дебила, переживет. Решил пожить еще, раз я ото всей этой магии охреневаю. Блин, кто-нибудь из вас сдавал бухучет?
— Мы все сдавали на прошлом курсе, — засмеялась Ангелина.
— И я?! — Герман очень удивился, вытаращившись на нее, и повторил протяжно: — Бли-и-ин. Я как чувствовал, что где-то подобное слышал. Прикиньте, меня сегодня пытались нарядить в галстук, но я их всех победил! В какой раз убеждаюсь в своей мощи!
Он привычно шутил, но сильно изменился. Я не могла точно уловить, чем именно: то ли улыбался совсем иначе, то ли повзрослел одними глазами. По мне мазнул почти равнодушным взглядом, снова возвращаясь к вопросам друзей. Я не обиделась. Все равно рада его видеть.
— А давайте начнем с проверки, чем там в столовой персонал кормят? А то здесь как-то подозрительно косятся, еще бояться меня потом не будут! — он подхватил за талии близняшек, волоча в знакомую сторону. Но вдруг замер напротив меня и рявкнул: — Васнецова! Чего тормозим? Шевелим, шевелим булками, не отстаем, — и почти сразу Мишелю: — Да, решили, что институт мне все-таки лучше закончить, посмотрим…
Разумеется, я поплелась за ними, чувствуя себя и лишней, и приглашенной одновременно. Герман остался Германом, а все эти отличия со временем сотрутся. И почти приличная рубашка и брюки вместо извечных джинсов ему даже идут. Ну, а что у меня глаза немного слезятся, — это нормально, привыкли все к нему, к его безумной манере речи и умением сразу вокруг себя создавать бурю, вот и я радуюсь. Да уж если ему буфетчицы сразу махать начали и звать к стойке, то мне совсем простительно.
И за столом стало привычно шумно, однако Герман все-таки обратил внимание на мою молчаливость:
— Эй, кто языкастой практикантке язык вырвал? Она же без языка уже совсем другая субстанция!
— На месте мой язык, — улыбнулась я. А потом вдруг саму себя удивила и продемонстрировала оный, чтобы сомнений не оставалось.
— А, вижу, — он изобразил строгость. — Тогда чего так пялишься, Васнецова? Я те не Марк Александрович — меня одними красивыми глазками на трудоустройство не уломаешь!
Я открыла рот, чтобы ответить, а потом отмахнулась:
— Да ну, тебя все равно не перешучу.
— Это признание! — он оповестил всех о победе над очередным противником. Но тут же переключился: — О, Юр, сегодня же твои в больницу приезжали. Их в палату не пустили.
— Да они спятили! — выдохнул Юра.
— Дословно, что я им и сказал. Они помялись и просили передать, что последний иск отзовут. Отец потом так ржал и говорил, что специально сердечный приступ изобразил, иначе этот процесс было не выиграть.
