Лучше и не скажешь.
– Радуйся, что вообще сказал, что не так, – хмыкает Влад. – А вот как мне его «сносно» расшифровывать?
– Двигайся в том же направлении, – предлагает блондинка и интересуется: – Тебе в ту же сторону?
– Да, сегодня я снова работаю.
Черт, даже Влад работает. Впрочем, я тоже, но у меня есть целый час до своей личной съемки. Вчера удалось договориться с двумя девчонками об уличных фотосессиях. Это, конечно, не свадьба, и деньги по меркам Москвы – смешные, но полтора часа работы, и я смогу перестать объедать Омельчина. По крайне мере, следующие пару дней.
– Привет, Вета, – улыбается парень, замечаю меня. – Ты сегодня приняла весь огонь на себя.
– Угу.
Вспоминаю об утреннем эпизоде, и работать совсем не хочется, что со мной впервые. Я ведь люблю снимать, ловить мгновения, а тут прямо кажется, что я совсем неумеха, и что провинциальный свадебный фотограф – мой потолок. Ничего не имею против свадебных фотографов, но что, если я зря все это затеяла?
Чем выше взберешься, тем больнее падать – любимая мамина поговорка.
– Извини, сегодня не получится где-то посидеть, но может, завтра?
Как там Кристина говорила? Слово на «Д».
– Не страшно, – отвечаю. – У меня тоже съемка.
Девчонки-клиентки оказываются интересными, а я переключаюсь и на отлично выполняю свою работу, но внутри меня будто разрастается черная дыра неуверенности. Кажется, что можно сделать лучше, а ничего толкового не получается.
Ко всему прочему, на мобильном снова пропущенный от мамы, как ни странно, один-единственный, но я понимаю, что этого разговора не избежать. К моему самобичеванию присоединяются муки совести: мама же не в курсе, о чем мы договорились с Ником.
– Я остаюсь в Москве, – говорю, когда родительница поднимает трубку. Хотя сегодняшний день получился донельзя унылым, и лодка моей уверенности дала течь.
– Я знаю, – огорошивает она меня.
– В смысле?
– Никита звонил и все рассказал.
Рассказал?!
Только меня он забыл предупредить!
– Веточка, ты все сделала правильно, что попросилась к нему, – радостно продолжает мама. Хотя в ее словах я слышу явственное «напросилась». – Конечно, я бы хотела, чтобы ты вернулась домой, но теперь хотя бы буду спокойна, что ты под присмотром.
Мысленно ругаюсь, потому что вслух нельзя. Но нервы у меня не железные.
– Значит, у Кати мне жить нельзя, а с этим язвительным сгустком тестостерона – можно что ли?
– Он – семья, – бьет аргументом в лоб родительница. – Или Никита тебя чем-то обидел?
Обидел-обидел. Обидел, когда в ванне не заперся.
Но лучше голый Омельчин, чем возвращение домой.
– Все в порядке, мам. Притираемся просто.
Угу, и не только мы с Ником, но и мы с Москвой. Нет, я конечно не верила, что все будет легко и просто, но и не думала, что мои приключения зайдут так далеко. А еще и недели не прошло! И ладно бы дело было только в учебе или в самом факте переезда в новый город. Так в этом уравнении нарисовался еще и сводный брат.
Омельчин дома, в тренажерке, поднимает штангу. На этот раз не голый, но лучше бы был. На нем свободные спортивные штаны с логотипом Nike и майка, промокшая от пота и не скрывающая того, что я успела сегодня рассмотреть. Впрочем, денек у меня выдался так себе, поэтому обхожу его с другой стороны, чтобы смотреть ему в лицо.
– Какого ты позвонил моей маме? – интересуюсь, сложив руки на груди. – И что ты ей наговорил?
– Сказал то, что должна была сказать ты, – не прерывая своего занятия, отвечает Омельчин. – Что с тобой все в порядке.
– И ни слова про то, что я слезно умоляла тебе взять меня к себе?
– Про это тоже, – ухмыляется Ник, возвращая штангу на место и переходя на другой тренажер.
У него бугрятся мышцы, по коже струится пот, в воздухе витает запах мускуса, и приходится напоминать себе, что я в общем-то раздражена, и не рассматривать его так пристально.
– Но ты сам предложил! – напоминаю я.
– А ты согласилась.
– Что еще сказал?
– Про твою учебу. Пришлось пообещать за тобой присматривать.
– Как будто тебе есть до меня дело.
– Вообще-то нет. Но обещание есть обещание. Так что не будешь вести себя прилично, отправлю домой.
Он снова издевается!
– Будешь ей обо мне докладывать… Перестану мыть посуду!
Черт, ничего умнее я не придумала. Ну и пофиг!
Разворачиваюсь и ухожу. Не хочу его видеть. Никого не хочу видеть.
– Плохой день, взрослая девочка? – останавливает меня вопрос.
– Не твое дело.
– Ну не мое, так не мое, – отвечает он.
А мне хочется заорать, просто, чтобы выплеснуть из себя злость, отчаянье и разочарование. Хочется с кем-то поговорить, но поговорить я могу только с Омельчиным, который меня сильно бесит. Такая вот дилемма.
– Что, если я ошиблась? – спрашиваю, обхватив себя руками.
– На тему?
– Ну с выбором своего пути. Что, если я делаю что-то неправильно? Что если все, что я делаю – неправильно?
Ник отрывается от тренажера и наконец-то поворачивается ко мне. Смотрит на меня своими темными глазами, кажется, так глубоко, как только можно.
– Вопрос в другом – хочешь ты это делать или нет.
– А если не уверена, что хочу?
– Если не уверена, то я прямо сейчас готов отвезти тебя в аэропорт. Только душ приму.
Ну что за козел, а? Почему нельзя вести себя нормально?
– Не надейся, что так быстро от меня избавишься, – цежу я, разворачиваюсь и топаю в свою бильярдную. Тем более, что тут три метра по прямой. Уже оттуда кричу: – Но с душем можешь поторопиться, я хочу принять ванну!
Никуда я не собираюсь уезжать.
Никуда и никогда.
Почему даже у слов «никуда» и «никогда» приставка «ник»?
Р-р-р.
Переодеваюсь в домашнюю одежду и достаю из сумки блокнот желаний. Открываю список и натыкаюсь на желание номер два.
Быть фотографом.
Я хочу стать отличным фотографом, а Омельчин предлагает мне просто отказаться от этой цели? П-ф-ф. Не делать то, что я делаю, то, что давно стало частью моей жизни.
Нет, нет и еще раз нет.
В моих же силах все изменить. Я буду стараться. Стараться, учиться, развивать собственное видение. Сделаю так, чтобы Джордж меня похвалил!
Войду в тройку тех, кто полетит с ним в Нью-Йорк.
