И у меня правда получается, потому что мужчина даже не пытается ответить на поцелуй, приоткрыть рот или перехватить инициативу. Вместо того, чтобы отодвинуться, я зарываюсь пальцами в его волосы на затылке и провожу языком по сомкнутым губам, сухим, слегка обветренным, но безрезультатно. Не то чтобы я хотела поразить его опытом, но по-моему мнению, в этом действии должны участвовать оба. А тут выходит слишком легкая победа с каплей разочарования.
– Не хочу снова обижать твою гордость, Омельчин, – говорю я, распахнув глаза и встречаясь с ним взглядом, – но это самый странный поцелуй, который у меня когда-либо был.
Брови Ника приподнимаются.
– Это был поцелуй, взрослая девочка?
– А что это по-твоему было? – раздражаюсь я.
– Больше напомнило нападение, – пожимает он плечами. – В конце что-то начало получаться, но ты как-то быстро сдалась. Я не удивлен, что вы с Владиком, как любители кусаться, нашли друг друга.
Кажется, я багровею до кончиков волос, а они у меня и так красные. От злости багровею. На него и на себя. Потому что повелась на провокацию, целью которой было показать, насколько я для него… никакая!
– Если бы ты не изображал истукана, – рычу я в новой попытке оттолкнуть этого изображающего холодильник гада, – то может быть что-то и почувствовал бы! А теперь пропусти меня.
Так как Омельчин продолжает стоять, как стоял, то я жду, когда же он отойдет в сторону.
– Я выиграла, – напоминаю.
– Нет, ты просто сделала свой ход. Теперь моя очередь.
– Мы так не…
– Договаривались? – перебивает он. – Речь шла о моем поцелуе, но мне нравится, когда девушка проявляет инициативу.
Почему-то мысль о других девушках, проявляющих инициативу рядом с Омельчиным, не просто раздражает, она меня зверски бесит: и сама мысль, и эти другие. Хочу сказать, что у меня была причина его поцеловать. У меня на кону возможность возвращаться не до девяти, а когда захочется! Но наталкиваюсь на темный взгляд, и все мысли резво выпрыгивают из моей головы, как пассажиры с идущего ко дну судна.
Ник не двигается, не пытается меня лапать или набрасываться с поцелуями. Он просто скользит глазами по моим губам, вызывая во мне странные чувства. Только от одного этого взгляда мой пульс зашкаливает, а во рту пересыхает от волнения. Если можно целовать взглядом, именно это он сейчас и делает.
Я себя одергиваю: ведь я только что целовала его, и ничего.
Точнее, пусть целует сколько влезет. Я смогу остаться такой же равнодушной!
Посижу таким же холодильником, еще и глаза закрою. Пусть буравит меня взглядом, если ему так хочется…
Тем неожиданнее оказывается прикосновение его губ к скуле. Я даже подпрыгиваю на месте, когда согревающее дыхание ласкает ухо и кожу шеи ниже, мигом покрывающуюся мурашками. Ник втягивает воздух ноздрями, будто мой запах самый возбуждающий аромат на свете, а потом едва скользит губами по линии подбородка, тем самым заставляя меня запрокинуть голову. Он вот-вот отыщет мой рот, но снова «промахивается», прижимаясь гладко выбритой щекой к моей щеке.
Это напоминает какую-то игру. Странную. Непонятную. Донельзя возбуждающую.
Потому что несмотря на мое желание оставаться полностью безучастной, грудь, почти касающаяся груди мужчины, тяжелеет, а ткань футболки царапает ставшие чувствительными соски. Хорошо хоть она плотная, и он не может ничего увидеть, но если придвинется еще ближе…
– Омельчин, мы так и до обеда не управимся, – радуюсь, что мой голос звучит спокойно. Потому что внутри меня до спокойствия ой как далеко.
– А ты сильно торопишься?
Ответить он мне не позволяет, просто легко касается губами моих губ. Как совсем недавно ласкал кожу щеки. Вроде бы все то же самое, что делала я, но, когда он раздвигает мои губы – властно, уверенно, эротично – внизу живота разрастается жар, несравнимый с тем, что я испытывала от близости с Владом.
Ураган против легкого морского бриза.
Стоит ему прихватить губами мою нижнюю губу, как у меня окончательно сносит крышу. Подаюсь вперед с желанием потереться об Омельчина всем телом. Как у настоящей кошки. Дикой кошки. Прижимаюсь к Нику и отвечаю на поцелуй. Наши языки, наши тела сплетаются друг с другом, и теперь уже он вжимает меня в край стола. И вжимаясь в меня всей силой своего «неравнодушия». Даже два слоя джинсовой ткани и белье не способны скрыть насколько сильно хочет меня Омельчин.
А мне…
Мне хочется большего. Я задыхаюсь от всех этих чувств и уже не сдерживаю глухих стонов, умудряющихся прорываться сквозь наши сомкнутые губы. Хотя это просто поцелуй. Нет, это не просто поцелуй, меня будто подключили к оголенным проводам, и по телу проходят волны тока, заставляя желать лишь одного. Чтобы он пошел дальше. Спустился ниже.
Чтобы делал со мной все, что пожелает.
Ник будто читает мои мысли: скользит ладонью под футболку, обхватывая мою грудь, а затем сжимает пальцами сосок. Я охаю и потревоженной струной выгибаюсь ему навстречу. Это не бабочки в животе, это целое цунами, которое собирается накрыть меня с головой. Особенно, когда Ник выписывает пальцами круги на моем животе.
Я не слышу звука расстегиваемой молнии, я вся зациклена на поцелуе, который заставляет улетать и забывать обо всем. Но когда Ник скользит ниже, под кромку нижнего белья, туда, где меня еще не касался ни один мужчина, меня подбрасывает.
Во мне будто срабатывает какой-то предохранитель, и я резко отталкиваю Ника от себя, прерывая и поцелуй, и объятия.
– Нет!
В глубине серых глаз непонимание и даже гнев. Но потом он прикрывает глаза, и на виске у него бешено бьется жилка. А меня накрывает осознанием, что я почти лежу на столе с разведенными в стороны бедрами. Футболка задралась, а молния на шортах расстегнута, но я ничего из этого не помню. Я помню только поцелуй.
Поцелуй Ника.
До сих пор его чувствую, потому что во мне все сжимается от трепета и желания.
Такого первобытного и знакомого всем.
Но не мне.
А еще я только что едва не отдалась Омельчину прямо на столе кухни.
Капец!
И нужно что-то придумать, чтобы не выглядеть так по-идиотски.
– Это было сносно, – приходит в голову фраза Джорджа. Правда, если мой гуру вкладывает в это слово хоть капельку того, что только что испытала я, то, пожалуй, это лучший комплимент.
– Сносно? – переспрашивает Омельчин и сжимает губы в тонкую линию.
– Да, – киваю я, сползая обратно на стул и даже не трясущимися руками застегивая молнию на шортах.
Да-да-да! Потому что я ни за что не признаюсь, что мне было хорошо, что до сих пор все внутри сжимается от неудовлетворенности, от желания послать все куда подальше и повторить. Нет, не признаюсь, и не просите!
