Прозрачные струи воды, отражая солнце, бушевали и пенились в фонтанах, журчали и переливались в чашах искусственных родников и прудов.
Наконец аэрокар замер у входа в одно из высотных зданий, и, выбравшись наружу, Волфганг предложил руку Исгерд. Та не стала спорить, хотя и испытала напряжение от этого жеста, чётко обозначавшего её роль.
— Ваше благородство порой выглядит излишним, — сказала она, когда они уже вошли в здание и заняли место за одним из столиков в просторном зале ресторана.
— Оно неизбежно. Таков мой удел — везде и всегда быть сыном Константина Рейнхардта.
Исгерд повела плечом.
— Не хотелось бы вас обижать, Волфганг…, но вам не кажется это несколько… несовременным? Оглядитесь по сторонам, эти церемонии давно не имеют значения ни для кого, кроме двух десятков человек, входящих в сенат — ну, и их семей.
— Именно это, — Волфганг аккуратно постелил салфетку на колени такими же отточенными движениями, которые Исгерд уже отметила за ним в бою, — отличает нас от всех остальных.
Ужин был приятен и тих. Волфганг мало говорил, но на него было приятно смотреть. Исгерд старалась его не задирать и по большей части оглядывалась по сторонам — она начала уже забывать, чем живут люди за пределами Академии. Окна ресторана украшали тяжёлые пурпурные гардины с золотыми кистями — слишком массивные и вычурные на её вкус. Стюарды в белых сорочках сновали между столиками, прямые, как будто спину им поддерживали деревянные колышки. А на дальней стене, над небольшой сценой, где сейчас играл маленький оркестр, в витиеватой вызолоченной оправе висел портрет Госпожи Консула.
Волфганг покосился туда, куда был направлен взгляд его невесты, и лёгкая насмешливая улыбка заиграла на его губах:
— Она ведь всего лишь Первый Консул. Даже не Президент. Вам не кажется, что подобные проявления любви — чрезмерная честь?
Исгерд пожала плечами.
— Я же не спрашиваю, заслужил ли ваш отец право путешествовать в кортеже с двумя десятками дам и охраной, состоящей из личной гвардии в алых кителях?
— Мой отец, — сухо и отрывисто произнёс Волфганг, — потомок семи поколений благороднейших людей.
— Я не сомневалась, что его главная заслуга — родиться из самого благородного чрева во всей Гесории. Давайте оставим этот разговор. Ни к чему хорошему он нас не приведёт.
Остаток вечера никто из них не имел желания заводить разговор о чём бы то ни было. И только когда они снова садились в аэромобиль, Волфганг, распорядившись отвезти их в Академию, сказал, не глядя на спутницу:
— Я хотел бы познакомить вас с отцом.
Исгерд стало смешно. Это выглядело почти как просьба руки и сердца — только без сердца и без просьб.
— Когда вы хотите это сделать? — спросила она.
— Возможно, на выпускном балу.
Исгерд задумалась.
— Лучше пораньше, — сказала она, — не стоит вашему отцу беспокоиться и прилетать на бал. Будет много людей… и мало ли что произойдёт. Лучше давайте вместе слетаем к нему.
Волфганг кивнул, признавая её правоту.
Ролан тоже скучал. Он то и дело ловил себя на том, что выглядывает Исгерд в толпе других учеников — но простить её всё-таки не мог.
У него не укладывалось в голове, как можно доложить начальству о деле столь пикантном, касающимся только их троих.
Они с Брантом по большей части проводили время вдвоём. И как-то в середине зимы, когда в окно постучали с обратной стороны, Ролан, подумав, что это Брант выбрал такой необычный способ проникнуть в дом, пошёл открывать.
Однако вместо этого обнаружил, что по другую сторону подоконника висит серебристый открытый кар, и за рулём сидит Луана — его несостоявшаяся невеста. В дорожном комбинезоне она выглядела всё такой же хрупкой, как и в бальном платье. Непослушные чёрные локоны оказались собраны на затылке, но несколько выбившихся прядей обрамляли лицо, подчёркивая его нежность и красоту.
— Доброй ночи, — сказала она.
— Доброй ночи, — Ролан высунулся наружу и огляделся по сторонам — не видит ли их кто, — вам никто не говорил, что нехорошо пробираться в спальню к малознакомым мужчинам по ночам?
Луана улыбнулась, но не смутилась.
— Мне нужно было с вами поговорить, — серьёзно сказала она, — прогуляетесь со мной?
Поколебавшись, Ролан выбрался наружу и запрыгнул в кар рядом с ней.
Луана вела спокойно и гладко, не допуская ошибок, но и не стараясь продемонстрировать свои умения. Если бы деревья и кустарники не проплывали под днищем кара, Ролан и не подумал бы никогда, что они движутся, а не зависли на месте.
Она остановила кар над утёсом, в том месте, куда и сам Ролан любил приходить, чтобы посмотреть на океан.
Убрала руки с руля и замерла.
— Вы отказались вступать в брак, — тихо произнесла она.
— Да, это так. Я не стану жениться без любви.
Пальцы Луаны сами собой сцепились в замок.
— Если вы откажетесь сыграть свадьбу, меня выдадут за вашего брата. Я не хочу становиться его женой.
Ролан молчал. Он не смотрел на ситуацию с этой стороны.
— Вас не смущало это, — сказал наконец он, — когда речь шла о браке со мной. Потому что я старший сын?
— Нет, — Луана сглотнула, не в силах говорить, но всё-таки заставила себя продолжить, — потому что… вы разбудили незнакомое чувство у меня в груди. Я хочу стать вашей супругой, Ролан! — она обернулась и умоляюще посмотрела на него.
Ролан молчал. Кто-то другой мог бы сказать, что она совсем не знает его — но Ролан понимал: знание идёт от рассудка, оно не имеет значения, когда смотришь на кого-то вот так.
— Ничем не могу помочь, — сухо сказал он и отвернулся от неё. Сделал глубокий вздох. — Пожалуйста, верните меня домой.
Луана опустила глаза и некоторое время смотрела на свои сцепленные кисти. Потом молча положила их на руль, завела мотор и повернула кар к жилым корпусам.
Глава 22
Знакомство с Константином Рейнхардтом было коротким и деловым. Волфганг привёз Исгерд к себе домой на весенние праздники, они поужинали втроём. Константин задал несколько формальных вопросов, стараясь, чтобы не слишком бросалось в глаза то, что дело о вступлении в брак давно решено.
Уже на второй день Исгерд испросила разрешения вернуться назад в Академию — готовиться к финальным экзаменам. К её удивлению, Волфганг не стал возражать, а даже вызвался её проводить. Уже после вылета Исгерд пришло в голову, что тот так же искал повод сбежать.
Константина их отлёт тоже не заинтересовал, и сразу по возвращении жизнь вернулась в привычную колею. Они с Волфгангом говорили — но только о фехтовании, вместе ходили на занятия и назад. И Исгерд не знала, что думал Волфганг, а сама она каждый раз не могла дождаться момента, когда закроется дверь и можно будет больше ничего из себя не изображать.
