Сразу как-то само выговаривается: «Как странно, что современники не сразу поняли масштаб личности поэта!»
Но я подумал: а что такое эта самая личность? Особенно если в кавычках – «личность»?
Может быть, поэт и «личность» – это две разные, непересекающиеся сущности?
Но сначала давайте поймем, что это слово – личность – мы употребляем в двух смыслах. С одной стороны, личность по определению есть у всех (см. любой учебник психологии). С другой стороны, мы говорим: «он – сильная (интересная, светлая) личность», «он – личность в полном смысле слова», и даже просто «он – личность!». То есть «личность» как бы в высоком смысле слова. Настоящий человек. Который звучит гордо.
Вспоминаю одну историю. Жил-был совсем незамечательный, даже пошлый гражданин. Ничем особым не выделялся, не интересовался, на работе ничего не достиг, с женой поругивался, помаленьку выпивал, смотрел телевизор, решал кроссворды… Но вот он заболел смертельной болезнью. Он умирал, не побоюсь этих слов, величественно и сдержанно, как древний римлянин. Ни стона, ни жалобы, ни каприза, ни упрека. Наоборот, он перед смертью постарался помочь семье. Из последних сил завершил ремонт на кухне. Раздал близким свои сбережения. Попрощался с сослуживцами и родными и настоял, чтоб его отправили умирать в больницу (в те времена это было куда проще сделать, чем теперь) – чтобы не отравлять родным и близким жизнь своими предсмертными страданиями. В общем, это была незаурядной силы и красоты личность.
Именно «личность», отдельные от всего остального человеческие черты. А все остальное – в частности, таланты – это как бы совсем в другом измерении.
Мелкий служащий может быть поразительно прекрасной, душевно щедрой личностью.
Великий поэт может быть, говоря словами Паниковского, «жалкой, ничтожной личностью».
Нам трудно с этим примириться. Человек с трудом выносит когнитивный диссонанс. Мы жаждем гармонии. Воин – отважный. Учитель – мудрый. Ученый – борец за истину. Многодетная мать – воплощенная любовь. Великий поэт – образец великодушия к младшим собратьям. И наоборот: бездарный поэт – подлый интриган. Часто меняющая партнеров женщина – хитрая содержанка. Ну и так далее. Чтоб все было складно.
Но в жизни все нескладно. Великий поэт или гениальный ученый может быть крупнейшим интриганом и завистником, а гибэдэдэшник, жадно берущий взятки с водителей, может погибнуть на пожаре, спасая незнакомых людей (реальный случай).
Конечно, конечно, это крайности. В общем случае, в среднем случае великие поэты бывают благородными и мощными личностями… Но не потому, что их поэтический дар хоть как-то связан с их «личностными» качествами. А всего лишь под давлением общества, которое не терпит когнитивных диссонансов и старается их устранить.
Поэтому простим художницу Эмму Радлову, которая увидела в Мандельштаме мелкого неприятного человека, который берет в долг без отдачи, нелепого трусишку и все такое прочее.
Но не потому, что она дура и мы ее милосердно прощаем, и не потому, что «большое видится на расстоянье», – а потому, что…
Потому что что?
Другая жизнь в кавычках и без
о великих русских читателях
Мне надо было найти цитату в повести Юрия Трифонова «Другая жизнь». Нашел, и перелистал, и почитал немного, и изумился. Я уже давно не видел такой плотности письма, плотности именно в плане содержания. И не только философского, но и реального, так сказать.
Бесконечная череда имен и фактов. Героиня-рассказчица со своей судьбой и работой, ее отчим-художник, их дом и проблемы. Герой – историк, его семья, его мать, ригористка-коммунистка. Встреча двух семей (семья художника и ригористки-коммунистки). Институт, коллеги, их жены и родственники, трагедии, карьерные падения и взлеты, нищета и богатство, предательства и помощь, и у каждого персонажа есть имя и биография, которая вплетается в истории остальных. Далее – то, чем занимается герой как историк, то есть заходы в XIX век, в революцию и царскую охранку. Плюс к тому воспоминания о молодости героя и героини, их встречи, связи, молодежные компании. Плюс какие-то сбоку выскакивающие люди, какие-то спириты и экстрасенсы, мистики и психологи, да еще хулиганистые племянники пригородных стариков, у которых хранятся письма из XIX века…
И все это – на семи печатных листах. То есть около сотни журнальных страниц. Или примерно 250 страниц нынешнего книжного набора.
Показалось, что сейчас так уже не могут. Нет, не писать! Сейчас так уже не могут читать. Я, разумеется, не о всех говорю, а именно что о большинстве читателей. Трудно себе представить, что сто тысяч человек будут эту книгу глотать и понимать подробный смысл проглоченного.
Сейчас кажется, что эту книгу надо читать с карандашом и тетрадкой, выписывая имена и должности и ставя стрелочки – кто кому кем приходится. Как это у людей получалось каких-то тридцать-сорок лет назад – загадка.
Хотя, конечно, никакой загадки нет. Наверное, нет. Потому что тогда не было 100 каналов ТВ и десятков «лучших книг столетия» каждую неделю. Бедному более или менее умному читателю ничего не оставалось, кроме Трифонова.
Информационный поток увеличился в сотни раз, а способность человека воспринимать и понимать осталась примерно на уровне античности. Но человек ленив и склонен к развлечениям. Из легкого и трудного он выбирает легкое, из веселого и грустного – веселое. Это ни хорошо, ни плохо – это так. Данность современности.
И никуда не денешься. Другая жизнь, я же говорю.
Элиза Ожешко, и нет ей конца
о художественности
«Почти на всех скамьях Бульвара Молодых Дарований сидели одинокие девицы с раскрытыми книжками в руках. Дырявые тени падали на страницы книг, на голые локти, на трогательные челки. Когда приезжий вступил в прохладную аллею, на скамьях произошло заметное движение. Девушки, прикрывшись книгами Гладкова, Элизы Ожешко и Сейфуллиной, бросали на приезжего трусливые взгляды».
(Илья Ильф и Евг. Петров. «Золотой теленок». 1931)
Кто такая Элиза Ожешко? Когда-то весьма популярная польская писательница (1841–1910). Жила в городе Гродно, где стоит ей памятник и есть музей.
Собрание сочинений Элизы Ожешко выходило на русском языке семь раз: пять раз в начале ХХ века (в трех, восьми, двенадцати, двенадцати, восьми томах) и два раза при советской власти – в пяти томах в 1954 г. и в шести томах – в 1990–1996 гг. Переведена более чем на десять языков.
А писала она вот так:
«Было раннее утро; за челноком, быстро скользившим по реке, стояла над темным лесом яркая полоса утренней зари, уже окаймленная золотом восходящего солнца и бросавшая розовые полосы на поверхность воды, чуть тронутой утренним ветром.
Услыхав крик, рыбак быстро обернулся к берегу. Прежде всего он увидел какую-то голубую вещь, которая плыла, увлекаемая водой, вровень с челноком, а потом женщину – она стояла у высокого берега по щиколотку в воде и протягивала обе руки к этой плывущей вещи или, вернее, к нему. На фоне зеленой горы, на вершине которой, в чаще деревьев, стояла красивая белая вилла в розовых лучах зари, ее худощавая, стройная, почти обнаженная фигурка с жалобно протянутыми руками напоминала прекрасное изваяние.
