– Склероз, маразм, Альцгеймер? – спросил я.
– Нет, – сказал Сева. – Муж, дети, внуки.
Финальный монолог героини
старинный дамский роман
«Простите меня, мой друг, но я не в силах поверить в вашу искренность. Когда я робко признавалась вам в любви, я была моложе на целых десять лет, я была юна и свежа, но не сумела покорить ваше сердце. Ах! Я была слишком проста для вас, скромная наивная провинциалка… А теперь? Теперь, когда я стала царицей столичных салонов, наша семья принята при дворе, мой супруг управляет финансами армии и пользуется особым доверием государя, и вот тут вы вдруг в меня влюбились без памяти? – она горько усмехнулась. – Боюсь, что вам нужна не я, а светский скандал. Соблазнить жену одного из высших чиновников империи! Рано или поздно это станет известно, и мой позор станет вашей забавой… Неужели ваш высокий ум поработили столь мелкие чувства? – Он попытался возразить, но она его остановила и повелительным жестом приказала сесть. Он повиновался, а она продолжала, и слезы текли по ее бледному лицу: – Но я буду искренней с вами – во имя тех возвышенных минут, которые я переживала, когда писала вам свое наивное, полудетское письмо. Мой друг! Мне не нужна вся эта роскошь, эти балы и рауты. Я бы охотно отдала весь этот блеск за тихую деревенскую жизнь, чтобы читать книги и ходить на могилу моей старой милой нянюшки. Но увы! Мой муж, человек заслуженный и немолодой, он столько для меня сделал! Я не могу бросить его и уехать в деревню, такая неблагодарность причинила бы ему боль… Моя любовь к вам, Эжен, никуда не исчезла, но пусть она останется моею тайной! Я сохраню ее в сердце навеки, но знайте! Я никогда не предам своего благородного и доброго мужа. А сейчас прощайте. Ступайте, Эжен. Вы слышите внизу дверной колокольчик и голоса лакеев? Это возвращается мой супруг. Ступайте же!»
Буратино
удар с воздуха
– А давай поселфимся? – сказала девушка.
Она села рядом, плотно к нему придвинулась и достала телефон из сумочки.
Он почувствовал, какое у нее худое и жесткое плечо.
– Не надо, – сказал он.
Его звали Юлиан Игоревич, он был довольно известный актер, он приехал в этот город на один концерт и как-то вдруг познакомился с этой девушкой. Честное слово, час назад ее вообще не было, час назад он еще раскланивался, спускался в зал и давал автографы, потом какие-то разговоры в гримерке, но вот уже минут десять сидел с ней гостиничном ресторане, пил легкий безалкогольный коктейль – он никогда не ужинал и практически не выпивал – а она уже пересела из кресла напротив на диван рядом с ним.
– Боитесь?
– Можно на «ты», – и он ее обнял за худую талию.
– Боишься? – засмеялась она. – Я же только для себя, на память. В Контактик не вывешу, честное слово.
– Все равно прошу тебя, не надо.
– Фу-фу-фу-фу… – она горячо задышала ему в ухо и вдруг тихонько и остро коснулась его мочки языком.
Он обнял ее еще крепче. Через ребра чувствовалось, как у нее бьется сердце.
– Пойдем к тебе, – зашептала она. – Ты ведь меня любишь, да? Ты ведь в меня сразу влюбился, я же увидела. Я сидела в первом ряду, а ты на меня смотрел… Ух, как смотрел! У меня все сразу горячо стало…
Юлиан Игоревич вспомнил, что да, правда, он ее заметил с первых минут концерта и потом, когда принимал букеты и давал автографы, неизвестно зачем попросил ее подержать самый большой букет, и она ждала его у гримерки. Вот он, этот букет, лежит на свободном кресле.
– Любишь? – снова спросила она горячим шепотом прямо в ухо.
Юлиан Игоревич усмехнулся и сказал негромко, но отчетливо:
– Ты мне нравишься, да. Очень нравишься. Но…
– Но ты не будешь из-за меня разводиться? – подсказала она.
– Умница. И ты не будешь моей постоянной любовницей. Я не буду тайком приезжать к тебе сюда, а ты не будешь ездить ко мне в Москву… – и подвел черту вопросом: – Устраивает?
– Ф-ф-ф-вполне! – она снова горячо запыхтела ему в ухо.
Потом встала, взяла букет.
Он встал тоже, махнул рукой официанту:
– Запишите на мой номер. Четыреста восемь.
* * *
Все было быстро и замечательно. Легко и просто. Почти совсем темно. Она была очень стройная, гибкая, ловкая. Потом она сбегала в душ и засобиралась уходить.
– Оставайся ночевать, – сказал Юлиан Игоревич.
– Точно? – наивно спросила она.
Ему показалось, что в темноте он видит ее высоко поднятые брови.
– Да, – ответил он несколько расслабленно. – Ты знаешь, я вдруг захотел заснуть с тобой рядом… и трогать тебя во сне, и чтобы проснуться с тобой вместе… и потом пойти завтракать… Ты мне в самом деле нравишься.
– У тебя, наверное, завтрак включен в стоимость, – сказала она. – А я как же?
– Пойдем в кафе.
– А не жалко? Что твой завтрак пропадет?
«Господи, – подумал Юлиан Игоревич, – ну зачем она говорит глупости? Что она за человек вообще-то? Впрочем, какая разница…» А вслух сказал:
– Голодная не останешься. Ну, иди сюда скорее.
– Ура! Ура-ри-ру! – и она, скинув махровые гостиничные тапки, разбежалась и бросилась к нему в постель.
Номер был большой, было где пробежать пяток шагов.
* * *
Утром она вскочила, включила телевизор на полную громкость и захлопнула дверь ванной. Юлиан Игоревич открыл глаза. Опять закрыл. Вспомнил вчерашний вечер. Чуть было не заснул снова, но уж очень громко тараторила дикторша, вперемежку с шумом и стрельбой. Он окончательно проснулся. На экране горела африканская деревня. Люди метались между хижинами. Над ними с треском и пальбой летали вертолеты. Юлиан Игоревич повертел головой, ища пульт. Пульта не было рядом. Он встал, огляделся. Ага, на подоконнике. Он нажал «выкл», сразу стало тихо, и в этот момент он услышал шум спускаемой воды в унитазе и через пять секунд – звук душа.
Юлиан Игоревич улыбнулся. Вот почему она включила телевизор – она просто не хотела, чтоб он слышал ее туалетные, так сказать, звуки. Как это смешно и трогательно вместе с тем. Он снова улегся в постель. Она вышла из ванной, совершенно голая, с мокрой головой. Но у нее была очень короткая стрижка, так что ничего. Он впервые увидел ее на свету и подробно. Он вспомнил, что забыл, как ее зовут. Или вообще не знал, не спросил. Но уже теперь неловко было спрашивать. Поэтому он решил слегка схитрить, и всплеснул руками, и воскликнул:
– А кто это к нам пришел?
– Здрасьте! – сказала она тонким трескучим голоском. – Это Буратино! Такой маленький деревянный человечек! – и стала вертеться перед ним.
Она была невероятно худая. Ребра наружу. Груди как пупырышки. Плечи как шарниры. И вдобавок, как в свое время шутил Игорь Августович, папа Юлиана Игоревича, «ноги по бокам». То есть худые бедра с обеих сторон костистого таза, а между ними – несмыкаемый просвет. Юлиан Игоревич опустил туда взгляд и увидел слегка подстриженный лобок, а внизу – сильно вылезают два розово-коричневых лепестка. Он вдруг почувствовал, что хочет ее так же нестерпимо, как в тринадцать лет хотел глянцевую фотомодель из «Плейбоя». У него в горле пересохло. Даже не смог позвать ее, а только рукой поманил.
