Поэтому назавтра он сел в свой джип и поехал в Ярославль, где в монастыре на покое жил его духовный отец, бывший архиепископ.
Но у старика как раз был тяжкий внутренний кризис. Он вдруг перестал понимать, зачем он жил и во что веровал. Молодой священник исповедовался ему, а старик сказал:
– Господь даровал человекам свободу воли. Вот и выбирай. Советов давать не буду, греха не отпущу. Это не грех, это жизнь. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Ступай! Ступай прочь, кому сказано!
Священник чуть не расплакался. Старик смягчился и вымолвил:
– Последнее время становлюсь радикальным феофелитом, так сказать. Все, что ни делается в этом мире, делается по воле Его. И эта женщина, о которой ты говорил, которая бросила одного мужа ради другого, которая стала без стыда соблазнять тебя, хотя еще не минул год со дня смерти ее супруга, соблазнять духовное лицо, в храме, во время исповеди, подумать только, какой цинизм, мерзость какая! – она, сын мой, тоже выполняет непостижный замысел Божий.
– Но в чем он?
– Я же сказал – непостижный, – повторил старик.
– Но постойте, отец мой! Ежели я разведусь со своей супругой, лишусь сана и женюсь на этой, как вы сами изволили сказать, циничной и мерзкой женщине, я тоже буду исполнять Божий замысел и действовать по Его воле?
– Ну разумеется! – сказал монах и поглядел в печальные очи молодого священника своими выцветшими фиалковыми глазами.
Священник вышел за ворота, сел в машину. Всю дорогу до Москвы он усердно молился, но успокоения не было, и решения тоже.
Назавтра у ворот храма он снова заметил Иду. Тогда он написал прошение, чтобы его перевели в маленький бедный приход, куда-нибудь в Сибирь. Но церковное начальство решило, что это типичный приступ гордыни. Он, однако, со смиренным упрямством просил удалить его из Москвы. В конце концов его направили настоятелем православного храма в одну из европейских столиц.
Через несколько лет он оказался в Москве по делам.
Старый товарищ попросил сослужить ему в отпевании некоего человека в храме святителя Николая в Троекурове. Отпевали Петра Николаевича Т., бывшего вице-губернатора Н-ского края, который был осужден по делу Верхне-Чулимского комбината, получил десять лет тюрьмы, скоро умер там от внезапной тяжелой болезни, но по апелляции был оправдан едва ли не в день смерти. Священник вспомнил рассказ Иды у неостывшего тела ее второго мужа. Поэтому после погребения он пошел по кладбищенским дорожкам, чтобы найти могилу композитора.
Вот и она. Вся заросла высокой травой. Тоненький, уже потемневший от дождей деревянный крест, а внизу металлическая табличка на штыре, с фамилией и датами. Ни холмика, ни цветов, ни памятника. Ни Иды.
Священник перекрестился и пошел назад.
Возраст Рафаэля
в конце восьмидесятых
Художнику Александру Шаманову исполнялось тридцать семь лет, возраст Рафаэля, и поэтому надо было приглашать гостей, а значит, готовить стол, доставать приличные продукты и выпивку. Насчет продуктов было еще туда-сюда: Саша получал заказы как член бюро секции станковой графики, а поскольку день рождения был двадцать девятого апреля, то еще лучше – к майским праздникам всегда давали хорошие заказы. А вот с выпивкой было сложнее именно по той причине, по которой с заказами было легче. Купить водку в канун майских праздников – сами понимаете: восемьдесят восьмой год на дворе, борьба с алкоголизмом.
Приглашены были: Паша Яроцкий, мощно набирающий высоту однокурсник; потом Сева Малашкин, тоже бывший однокурсник; далее Володя Филатов, книжный график и критик-искусствовед по совместительству. И еще Волков – с ним подружились лет пять назад в Прибалтике. А еще Юрий Георгиевич Коробцов, новый знакомый из ДХВ – Дирекции художественных выставок. Разумеется, все с женами. Саша не знал, женат ли Коробцов, и поэтому долго подбирал формулу: приглашаем вас и вашу спутницу? Приходите вдвоем с вашей половиной? В конце концов остановился на традиционном – приходите с дамой. Коробцов смущенно улыбался, благодарил, записывал адрес и как добраться. Значит, пять пар плюс они с женой – итого двенадцать персон. Минералки Саша купил тридцать бутылок, так что должно было хватить. Из выпивки, конечно, лучше всего было бы достать водки, потому что вся закуска была такая, водочная.
Саша решил слегка испытать судьбу. Вообще-то судьба его не очень баловала, но хоть в чем-то должна быть удача, ну хоть в честь дня рождения, и поэтому они с женой поехали за выпивкой почти что перед самым приходом гостей. Жена взяла в этот день отгул, они с утра всё приготовили и накрыли стол, так что оставалось только нарезать хлеб и сунуть в духовку пирог с капустой.
Ближе к двум часам собрались ехать. Саша, как все-гда, вышел первый, протер стекла своего «Запорожца», завел двигатель и подождал жену положенные пять минут. Она, наверное, докрашивалась или в последний момент решила надеть другую юбку. Так было из раза в раз, когда они выезжали куда-нибудь вместе, и Саша всегда злился на нее. Бибикал, а иногда даже поднимался за ней в квартиру и говорил что-нибудь вроде «карета подана, и довольно давно». И сейчас он тоже собрался зло и громко бибикнуть и зло представил себе, как она тщательно выводит ресницы и растирает тени, вплотную придвинув лицо к зеркалу, в нерадующей близи видя свою немолодую суховатую кожу на висках и вокруг глаз, – и ему стало жалко ее и стыдно перед ней. Опять жалко и стыдно.
Опять – как позавчера. Позавчера в их секцию станковой графики принимали одну даму, жену известного архитектурного корифея, и она, как положено, вслух читала заявление: «я, такая-то, такого-то года рождения, окончила то-то…» – и Саша чуть в голос не охнул – ей было сорок шесть. На десять лет старше его жены. Эта свежая, сильная, гладкая, обласканная морскими купаниями и горнолыжным ветерком молодая женщина – на десять лет старше его жены, усталой и совсем не юной. Нет, нет, конечно, – тут же принялся уговаривать, утешать сам себя Саша, – эта сорокашестилетняя юница вся такая небольшая, а маленькая собачка до старости щенок, и потом, она розовая блондинка, а его жена, наоборот, темноволосая и смуглая, и еще у той пухленькая кругленькая мордочка, а у его жены очень выразительное, скульптурное лицо, и такие вот резко вылепленные лица иной раз кажутся старше, – да, да, всё это, конечно, так, но не настолько же, и поэтому было очень стыдно перед женой, и от бессильного стыда Саша вдруг нахамил этой дамочке. Спросил: зачем ей, собственно, вступать в их скромную секцию? Получать по больничному и заработать пенсию? Неужели это для нее столь актуально? Весь наличный состав бюро осудительно глянул на Сашу, а красавица, чуть опустив глаза, сказала, что мечтает общаться с коллегами и единомышленниками и что-то еще про станковую графику и ее место в художественном процессе…
Бессильный и безрезультатный стыд. Ну что он сейчас мог сделать для своей жены? Купить ей короб французской косметики? Свозить на Ривьеру или хотя бы в Сочи? Вернуть ей тот день, когда они познакомились? Смешно.
Жена вышла из подъезда веселая, и у Саши немножко отлегло от сердца. Решили сначала поехать в один укромный магазинчик на Лесной, а если там не выйдет, то в Оружейный переулок, и вообще поискать удачу в стороне от больших магистралей. Но на Лесной стояла несусветная очередь, торговать еще не начинали, хотя два часа уже пропищало по «Маяку», но, главное, мужики в очереди точно знали, что разгружают портвейн за четыре двадцать, красный, сладкий. Саша не поленился и сходил на задворки магазина – действительно, портвейн.
