– Отчего же, – засмеялась Лена. – Просто у меня сейчас, в данный момент, нет никого. Никого постоянного, я имею в виду! – дерзко добавила она. – И вообще да, вы правы, хватит об этом.
– Хватит так хватит, – сказал Виктор Петрович. – Но мы, Лена, не вашу личную жизнь обсуждаем. Хотя вы взрослый человек и должны уметь говорить на всякие темы и не обижаться, полезный навык, кстати говоря. Лена, вот вы на меня обиделись, когда я сказал, что провел ночь с вашей мамой и что это было обыкновенно.
– Я не обиделась.
– Еще как обиделись! Но послушайте меня. Итак, у вас есть возлюбленный. В первые разы все было чудесно и небесно. Вы три недели ни о чем другом думать не могли. Голова кругом, и в ушах колокольчики. Я точно знаю, у меня точно так же было. А потом? Прошел месяц, потом другой, еще полгода. И все стало как-то привычно, спокойно. «Ты тут пока расставь диван и постели простынку, а я пойду в душ, ладно? – Нет, лучше ты, а я в душ пойду…» Разве нет? Ведь да! Разве каждая ваша встреча – прямо какая-то безумная симфония страсти, извините за выражение?
– Ну и что? – сказала Лена, огорошенная его словами, а главное – напором и даже некоторой злостью.
– Да ничего! Всё отлично! Всё обыкновенно.
– Нет, нет, нет, – сказала Лена. – Ведь вы же с мамой, наверное, лет двадцать не встречались? Ведь не может же быть, что вы ее постоянный любовник, а я об этом не знала?
– Конечно, – сказал он.
– Что «конечно»?
– Конечно, вы правы. Конечно, я с ней встретился первый раз после очень, ну просто очень длинного перерыва. Вам сколько лет, Лена? Да, да, да, я уже спрашивал, вы уже сказали. Вам двадцать три. Вот как раз примерно этот срок. То есть немного дольше. Двадцать пять или двадцать четыре, надо посчитать.
– Что? – спросила она. – Что-что?
– Ничего, ничего! – засмеялся Виктор Петрович. – Честное слово, ничего! Нет, я вам клянусь, ничего!
– Вы о чем? – спросила она подозрительно.
– А вы о чем? – напряженно засмеялся он. – Что я на самом деле ваш папа? Нет, Лена, ничего подобного. К моему огромному сожалению. Я очень хотел быть вашим папой. В смысле, хотел быть отцом Алиного ребенка. Но Аля… как бы сказать, не предоставила мне такую возможность. Хотя я просил. Я, Леночка, можно сказать, умолял. Замуж звал, в ногах валялся. Ваша мама очень меня мучила. Очень. Я страшно ее любил. Мы с ней были-то всего несколько раз. Могу сказать точно, сколько…
– У вас записано? – осклабилась Лена.
– Нет! Я запомнил. Представьте себе. Хотя и записано тоже.
– А кто мой папа? – вдруг очень спокойно и буднично спросила она.
Таким голосом и с таким лицом спрашивают: слушай, а где соль? Или: у вас есть зарядник для «Нокии»?
– Не сегодня, – сказал Виктор Петрович.
5.
– Не сегодня, – сказал Виктор Петрович.
– Morgen, Morgen, nur nicht heute, sagen alle faulen Leute! – пропела Лена, барабаня пальцами по столу, и объяснила: – Я немецкий в школе учила.
– Sehr gut, – сказал он. – Даже, я бы сказал, fantastisch. А у меня вот с немецким не сложилось.
Она немножко помолчала и спросила:
– А почему не сегодня?
– Мне надо собраться с мыслями. Перебрать версии…
– То есть вы – знаете? – Он молчал. – Вы знаете?!
– Не сегодня, я же сказал! – Виктор Петрович хлопнул ладонью по столу, встал и прошелся по кухне.
Вышел в коридор, прошел в спальню. Постель была нетронута. В гостиной на диване была подушка с кушетки из кабинета и сложенный плед – очевидно, она спала, не раздеваясь. Вернулся в кухню.
Лена сидела, опустив голову.
– Как вам тут у меня понравилось? – спросил он.
– Понравилось, – кивнула она и добавила: – Я немножко походила по вашей квартире, но совершенно не поняла, кем вы работаете.
– Правильно не поняли. Я никем не работаю.
– Значит, вы на пенсии? – она пристально на него посмотрела.
– Нет. Мне еще долго, восемь лет.
– Ага, – сказала она. – А чем вы вообще занимаетесь?
– Да ничем, – сказал Виктор Петрович. – Книги читаю. Гуляю в парке. Езжу на дачу. Немножко пишу. Я историк-любитель. Любитель! – поднял он палец.
– И всё?
– Да. Понятно?
– Понятно, – нахмурилась Лена.
Виктор Петрович засмеялся:
– Вы хотели спросить, откуда у меня деньги на такую жизнь? Отвечаю: я живу на ренту. Богатый наследник, вот кто я. Мой дедушка был академик-геолог, любимец Сталина. Он ему подарил дачу в Петровой Роще. Гектар земли и бревенчатый дом в два этажа. А папа, дедушкин сын, был академик-биохимик, создатель военных вакцин. Любимец Брежнева. Ему Брежнев подарил дачу. Вы будете смеяться, тоже в Петровой Роще. Забор в забор с дедушкиной. Правда, участочек поменьше, всего шестьдесят соток. Зато домик покрепче, каменный. Дедушка потом ушел от бабушки, то есть от папиной мамы. Но под конец жизни, уставши бегать по певицам и балеринам, пережив два инфаркта – от несчастной любви, разумеется! – он снова вернулся в прежнюю семью. Бабушка, правда, уже умерла к тому времени. Вернулся в семью сына. Так что мой папа снова стал единственным сыном и наследником дедушки. А я, значит, его наследник. Слышали про дачный поселок Петрова Роща?
– Нет.
– Значит, вы и подавно не знаете, сколько стоит земля в этой самой Петровой Роще. Ну и слава богу.
– А сколько?
– Не хочу вслух произносить. Даже как-то неловко. Несусветно, неприлично, похабно дорого. Ну вот. В общем, я сумел правильно распорядиться этими, как бы сказать, активами.
– Понятно, – снова сказала она. – А любимец Сталина – это как?
– Да так, – сказал Виктор Петрович. – Очень просто. Он был руководителем разных больших, как нынче говорят, геологических проектов. После войны, когда бомбу делали. Наверное, добывал какие-то редкие металлы. Я не вдавался. Его звали Измаил Васильевич Максимов. Дедушка смеялся: «Меня Сталин за имя любил. Мне казалось, ему оно нравится. Все время повторял: “А что нам скажет уважаемый Измаил Васильевич?” Других звал как положено – “товарищ Каплин”, “товарищ Бедросов”. А мне бывало: “Закуривайте, Измаил Васильевич”. Мне неудобно было – потому что никому другому он закуривать не предлагал… Но он так настойчиво: “Что же вы не закуриваете, Измаил Васильевич? Я же знаю, что вы завзятый курильщик, прямо как я… Угощайтесь, наконец!” – и пачку папирос мне протягивает. Тут не захочешь, а закуришь. Хотя я “Герцеговину” не любил. Она кисленькая была, с легким ореховым привкусом, но очень мягкая…» Вот так рассказывал дедушка.
– Значит, – спросила Лена, – у меня два рукопожатия до Сталина?
