– Значит.
– Фу! – сказала Лена. – Знала бы, не стала бы с вами дружить. Ну ладно, с вами все понятно.
– Хорошо, когда все понятно… или хотя бы почти все. Только давайте без политики, ладно? Я богатый бездельник, Лена. Бывают молодые бездельники, а я вот – пожилой.
– Не такой уж вы и пожилой, – вежливо сказала она. – А я молодая бездельница. Окончила журфак и все болтаюсь. Зовите меня на «ты», ладно?
– Ладно, попробую. Тебе не пора домой?
– Еще не скоро, – сказала она. – Пол-одиннадцатого, а мне надо к двенадцати в одно место, тут недалеко…
Виктор Петрович хмыкнул на такое простодушное нахальство.
– Что? – спросила она.
– Ничего, ничего.
– Вы сказали «не сегодня». Ладно. А когда? Завтра?
– Послезавтра, – сказал он. – Я же говорю, мне надо кое в чем разобраться… А тебе все-таки пора. Прости.
Лена встала, вышла в коридор.
Виктор Петрович слушал, как она там одевается. Потом вышел проводить. Открыл ей дверь. Она боком прошла мимо него, чтобы не прикоснуться. Подошла к лифту. Он помахал ей рукой. Она сказала:
– Послезавтра! – и сжала кулак.
Виктор Петрович закрыл дверь и побежал за телефоном.
Потому что он соврал, когда сказал, что этой ночью все было обыкновенно. Было необыкновенно. Было прекрасно. Исполнение мечтаний. Он понял, что любил Алю всегда и любит сейчас. Он чувствовал, что обожает ее, что снова хочет к ней, сейчас, сию минуту – а полтора часа назад сорвался с места просто потому, что надо было выручить ключи.
В гостиной он сел на диван, нашел в мобильнике номер.
Аля откликнулась через два гудка.
– Привет, – он прилег на бок, положил голову на подушку, оставленную Леной.
– Простите? – раздалось в телефоне.
– Аля! Это Витя.
– А, да, да. Привет. Слушаю тебя внимательно.
– Аленька, милая, – негромко сказал он. – Девочка моя любимая…
– Ласточка, кисонька, заинька, – сказала Аглая Сергеевна.
– Что?
– Ну или рыбонька! – засмеялась она. – Ты все такое же сюсюкало…
– Прости, – сказал он, вздохнул и почувствовал какой-то странный запах; да, конечно, ведь Лена спала на этой подушке; её духи, наверное. – Прости, Аля. Больше не буду. Когда я тебя увижу?
– Позвони.
– Когда? – в отчаянии спросил Виктор Петрович.
– Ну, послезавтра.
6.
– Ну, послезавтра, – сказала Аглая Сергеевна. Он положил телефон на диван рядом с собою. – Эй, ты что молчишь? – спросила она. – Ты там не умер?
– Пока нет! – закричал Виктор Петрович, чтоб не брать телефон в руки.
– Тогда давай! – и короткие гудки.
Виктор Петрович откинулся на диванную спинку.
Она всегда была такая. Она даже гордилась этим, говорила ему: «Да, я такая! А почему я должна быть последовательной? Кому должна? Кто сказал?» Он ее успокаивал: «Никому не должна, никто не сказал…» – «То-то же!»
Могла быть нежной, заботливой, доброй – и тут же, через полчаса буквально, становилась злой, забывчивой, самовлюбленной. Издевательски себялюбивой. Казалось, она наслаждается тем, что тут же исполняет все свои прихоти и желания. Казалось даже, не самим исполнением желаний наслаждается, а вот именно тем, что немедленно их исполняет, несмотря ни на что. Да почему казалось? Так оно и было.
Поэтому иногда она была очень последовательной. Железно целеустремленной. Как бульдозер. Вот вчера, например, она решила с ним переспать, и всё. Хочу и буду. Ногу растянул? Ах ты, бедняжечка! Сейчас тебя разыщем, домой привезем, финалгоном натрем, эластичным бинтом забинтуем, приласкаем и трахнем.
А потом посмотрим.
Потом скажем: «Ну, ты звони… Когда? Ну, послезавтра…»
Главное – чтоб сейчас было приятно.
«А на втором курсе, – смеясь и обнимая его, рассказывала она еще тогда, двадцать пять лет назад, – а на втором курсе меня соблазняла одна наша профессорша. Зазвала к себе, уговаривала, чтоб я ночевать осталась, стала слегка приставать, я и подумала – а что? Ночевать, конечно, ни-ни, у меня же папа с мамой дома волнуются. А так, если без ночевки – отчего бы не попробовать? Разочек, а? Ведь что-то в этом некоторые женщины, не глупее меня, что-то же находят? Надо же понять, что именно! Пришла домой часа в два ночи, все спят. Наутро все рассказала родителям. Прямо за завтраком. Воскресенье было. Мама была просто в истерике. “Я эту тварь своими руками придушу! Я ее засужу! Посажу! С работы выгоню!” А отчим сказал маме: “Зина, успокойся. Если нашему ребенку было приятно, то почему бы и не развлечься чуточку?” А ведь и в самом деле, почему нет? Experience! А?»
А? Бэ! Гадость.
Но от этого она становилась еще желаннее, еще любимее.
Или вот. Он заболел. Горло, температура под сорок. Никого дома нет. Отец уже умер полтора года как, а мать на даче – «надо кое с кем повидаться, это очень важно…» – о, да, он знал, с кем! – от этого еще больнее, да, натурально больнее в голове и в сердце, вот здесь, над желудком, где ребра начинаются, три пальца вверх…
Позвонил Але.
Примчалась тут же. Полоскание, антибиотик, лимон, анальгин от температуры, шарф на шею. Все очень ласково, ловко и быстро – но при этом как будто вымеряя время. Как будто внутренне посматривая на часы. Это сразу замечаешь. Это когда человек нарочно ни разу не взглянет на реальные часы, которые вот здесь, на тумбочке или на собственном запястье. Значит, точно торопится.
– Останешься ночевать? – тоже нарочно спросил. Он с такой температурой не то что всякие дела, он руку поднять не мог. Но – не о нем же речь, а о ней. У них ведь уже все было!
– Нет, – ответила очень легко, размешивая сахар в чашке чая, раздавливая ложкой целых три ломтика лимона.
– Боишься заразиться? А ложись в кабинете, или вообще где хочешь…
– Нет, не боюсь ни капельки! – и поцеловала его в губы. – Но меня ждут.
– Кто? Где?
– Внизу, – сказала она. – В машине.
– Ты что, на такси? Оставила такси тебя ждать? С ума сошла?
– Да нет. Просто меня подвез один человек.
– Какой человек?
– Сама не знаю. Голоснула, он остановился, подвез. Представляешь себе, здоровенный «мерседес». Занятный человек. Я хочу с ним поговорить, мне стало интересно с ним поговорить, ты понимаешь, ин-те-рес-но по-го-во-рить… Лежи, отдыхай, выздоравливай. Не бесись. И не ревнуй… Ну, или ревнуй, если тебе так приятно.
Еще раз бесстрашно поцеловала его в губы и убежала.
