Он часто моргает. Больше всего на свете хочется провалиться сквозь пол. Больше не спрашивать. Не делать ему больно. Виторган трогает меня за руку: «Катя, всё в порядке, я в порядке. Я уже прошел эту дорогу, я смогу говорить». И, сильно облегчая мне жизнь, сам рассказывает всю эту историю с самого начала.
«Иногда мне кажется, что ничего этого не было. Был какой-то сон: прекрасный, ужасный, невероятный. Вы не поверите, но я часто забываю, что всё началось с меня. Я забываю, что это я вначале болел. В обычной жизни я не думаю, не помню об этом. И если бы не наше интервью сейчас, если бы просто кто-то остановил меня и спросил: «Эмма, у тебя был рак?» – я бы в первой реакции ответил: «Нет, что ты». Я забыл о том, что я болел. Точно так же, как я не знал, что я заболел. Тогда всю мою болезнь взяла на себя Аллочка. Да-да, Аллочка. Она знала об этой болезни на уровне врачей. Думаю, что даже больше. Она перелопатила всю литературу по этому поводу. Она всё знала про это. Это она вытащила меня в жизнь тогда, 30 лет назад. А я и не знал ничего, для меня всё это прошло как-то, вы не поверите, незаметно».
Звучит совершенно неправдоподобно, но 33 года назад, в 1986 году, свой рак легкого артист Эммануил Виторган действительно почти не заметил. По крайней мере не воспринял как попытку Провидения покуситься на свою жизнь. Не знал он, чем болеет. И не сразу понял, с какого того света она его вытащила: он счастлив, любит и любим, подрастают дети, в театре и кино большие роли. Ну и… какое-то легкое недомогание непонятного свойства. Обо всем заботится Аллочка, Алла Балтер: ищет и находит лучших в стране врачей, укладывает неугомонного мужа на обследование, договаривается об операции. И все это так легко, тонко и деликатно, что ему и в голову не приходит, насколько серьезно его положение.
«Аллочка умудрилась окутать меня такой заботой, таким уютным коконом, что казалось, будто что-то незначительное происходит, какая-то суета, но ничего страшного, – рассказывает Виторган. – Все кругом улыбались и шутили. Я так и думал, как все говорят: легкая форма туберкулеза. Ведь меня и отвезли в Институт туберкулеза. Потом перевели на Каширку. Тут бы мне всё понять, но все опять смеются-улыбаются, а Аллочка хлопочет рядом, значит, всё в порядке, всё хорошо, всё своим чередом. Там, на Каширке, работали два профессора, два брата, Евгений и Григорий Матятины, старые знакомые нашей семьи. Вот их Аллочка как раз и подговорила, чтобы они сказали: «А давай мы тебя по старой памяти перевезем на Каширку, там мы рядышком, будем встречаться, будем к тебе приходить, ты же свободно ходишь, всё нормально. Выпьем, покурим, все будет хорошо»«.
И они переехали на Каширку. Аллочка отремонтировала даже палату, в которой лежал ее Эммочка. Тогда никому, в том числе ему самому, это не показалось каким-то удивительным шагом. Виторган до последнего был уверен: у него туберкулез. Когда дело дошло до операции, удивился тому, какое огромное количество людей присутствует в операционной, причем бригаду врачей возглавлял основатель РОНЦ Блохин.
«Еще была целая куча студентов, целая толпа разного народу, – вспоминает Виторган. – Когда меня ввезли в операционный зал, естественно, совершенно обнаженным, я еще сказал: «О! Один на всех и все на одного?» Они говорят: «Да». И маску с наркозом мне на лицо. И только после операции, да и то случайно, когда уже стало понятно, что всё хорошо, они расслабились и проговорились: это был рак. Я обалдел».
Спустя пару недель его выпустят из больницы. Всё вернется на круги своя: любимая и любящая жена, подрастающие дети, большие роли в театре и кино. Счастье.
Через 10 лет рак вернется. Не к нему. К ней. Поздно замеченный, стремительный, вцепившийся в Аллу Балтер мертвой хваткой. Поверить в это не мог никто. Он часто спрашивал ее: «Всё хорошо, всё в порядке? Как ты себя чувствуешь?» А она только запрокинет голову назад и улыбается: «Всё хорошо, Эммочка, всё замечательно! Просто легкое недомогание. Чувствую себя замечательно». А потом так говорить и так улыбаться у Аллы Балтер перестанет хватать сил. Он успеет ее подхватить. Понесется по врачам, попробует лечить за границей, обратится за помощью к людям, читателям популярной газеты «Комсомольская правда», отыщет лучших врачей во всем мире, повезет ее на консультации.
«Три года мы боролись. И каждый год заканчивался победой. И Аллочка опять возвращалась в профессию, играла спектакли. Три года…» – говорит он. Достает сигарету. Закуривает. Отпивает воды. Молчит. Затягивается. Еще молчит. И как будто ощупывает себя изнутри: удалось ли не заплакать? Удалось. Не заплакал. Продолжает: «Три года мы боролись, а потом не смогли. Я хорошо помню, как наступила катастрофа. Это был спектакль по пьесе Горина «Чума на оба ваших дома». Мы играли с Аллочкой. Должны были танцевать с ней: по пьесе я возглавлял семью Монтекки, она – Капулетти. И вот была такая сцена: танец глав семейств. Танец плавный, там не было никаких резких движений. Но вдруг в какой-то момент я почувствовал, что просто держу ее на руках, она не может стоять. Отказали ноги. Но она доиграла спектакль. Вызвали врачей во время антракта, они вкололи ей обезболивающее. И всё следующее действие ребята просто держали ее под руки. Делали вид, что как будто ведут госпожу. Больше на сцену она не вернулась. Из театра в одну больницу, потом в другую».
Потом Аллочка попала на Каширку. 21-й этаж. Она говорила ему, что ей нравилось видеть небо из окон палаты. А он отремонтировал палату, в которой она лежала. Такое было время. «Да, такое было время, – повторяет Виторган. – Время, время. Палату отремонтировал. Как она для меня. Только спасти ее, как она меня, не смог».
Я благодарю Бога, что он в очках. Не хочу видеть слез. Он говорит: «Простите». Вытирает очки. Надевает. Беззвучно взмахивает рукой. И продолжает говорить так, словно в этой комнате уже нет никого. Словно он остался один, наедине с кем-то, кому непременно надо все объяснить: «Я готов был отдать свою жизнь за то, чтобы Аллочка жила. Готов, готов… Но так нельзя. Так не бывает. Поменяться не выходит. Она угасала, а мне оставалось жить, жить, жить».
Вспомнит, что человек, который его оперировал, который пытался помочь Аллочке, академик Давыдов, потом возглавил Каширку. Что они часто встречаются до сих пор, и что именно он, Михаил Иванович, оперировал Ирину. Ту, что 15 лет назад стала спутницей жизни Эммануила Виторгана: в этой причудливой логике случайностей и совпадений рака запутается кто угодно.
Спустя несколько дней я беру интервью у Ирины Виторган. И не успею даже задать вопрос, как она начнет с той же точки, на которой мы закончили разговор с Эммануилом Гедеоновичем. «Я помню, мы с ним приехали в реабилитационный центр, к Аллочке, – говорит она. – Эммануил вышел, я сидела в машине, ждала. Прошло больше часа. Он вышел из центра. Подошел к машине, со всей силы ударил по капоту и закричал: «Я не могу больше так!» И заплакал».
Плачет теперь и она. Такие воспоминания люди обычно стараются не ворошить. Но согласие – их обоих согласие – на интервью заключалось в том, чтобы по возможности полно рассказать свою историю.
«Когда Аллочке было совсем трудно, то забота о ней требовалась постоянная, а у меня съемки и репетиции, которые нельзя было отменить, – говорит Виторган. – Но я готовил Аллочке обеды, да-да, всё готовил и привозил. И вдруг позвонила Ирина, она была старинной подругой нашей семьи. Мы с Аллочкой познакомились с ней много лет назад в Сочи, на «Кинотавре». Так вот, Ириша вдруг неожиданно – года четыре мы не виделись – звонит и говорит: «Давай я тебе машину дам». У нее была машина с водителем, у нее было свое агентство по визам. Я говорю: ну, если сможешь, давай. Потому что ездить в общественном транспорте было сложно и долго, и зритель уже узнавал, доставали ужасно: «А что это вы такой мрачный? А что это вы уставились в стекло, на нас не смотрите?» Я думал: какое ваше собачье дело до моей кошачьей жизни?! Или наоборот. А на такси мне бы не хватило никаких денег туда-сюда мотаться каждый день. В общем, я воспользовался этим предложением».
