За шесть следующих лет Гаро Армэн потратил на создание антираковой вакцины «Онкофаг» больше 20 миллионов личных сбережений. Он с маниакальным упорством участвует во всех рабочих совещаниях группы ученых. Поговаривают, раньше биоинженеры разрешали ему лезть в свои дела из вежливости. Но теперь то ли привыкли, то ли поверили: он действительно в этом что-то смыслит. По крайней мере, по единодушному решению команды именно Гаро Армэн собственной персоной занимается идеологией продвижения на фармацевтическом рынке этого, во многом действительно революционного лекарства от рака, индивидуальной вакцины. Ее делают на основе собственных антител пациента к опухоли. Клинические испытания первой и второй фазы уже прошли в США, препарат получил одобрение. С лета 2012 года клинические исследований вакцины «Онкофаг» идут и в России. Пока однозначно подтверждена адъювантная, то есть профилактическая, польза препарата. На очереди возможность доказать терапевтический эффект, прежде всего для пациентов, страдающих раком почки на ранней стадии заболевания.
Особенность вакцины состоит в том, что препарат изготавливается в каждом случае индивидуально, с расчетом на конкретного пациента. Из клеток реально существующей опухоли больного получают «антигенный отпечаток» именно его раковых клеток. Принцип действия вакцины основан на технологии белков теплового шока, которые индуцируют противоопухолевый иммунитет. Клетки каждой опухоли содержат индивидуальные белки теплового шока. Если их выделить из удаленной опухоли и на их основе приготовить вакцину, то можно попытаться выработать специфический иммунитет у пациента с раком почки, то есть перепрограммировать иммунную систему. И это еще один шаг в сторону медицины будущего, идеология которой состоит в том, что каждого пациента лечат тонко подобранным именно к его организму лекарством. И в этом направлении, судя по всему, двигаются теперь все лучшие умы мировой науки. Россия – не исключение.
НИИ экспериментальной диагностики и терапии опухолей РОНЦ им. Н. Н. Блохина, лаборатория Елены Трещалиной. Здесь раковые клетки, взятые у реальных пациентов-людей, выращивают до состояния огромных опухолей у мышей, чтобы затем подобрать антитела, действующие в каждом конкретном случае для конкретного больного. Выращенные на мышиной опухоли антитела – и есть вакцина для человека. Ее помещают в металлический бокс, усаживают в специальную машину и перевозят на противоположную сторону Каширского шоссе, в клинику Онкоцентра. Там ждут пациенты-добровольцы, мечтающие пусть не себя, но своих детей и внуков навсегда избавить от страха перед болезнью по имени рак.
У кабинета, где идет экспериментальное вакцинирование, – очередь из полутора десятков человек.
«Меня не покидает чувство вины за смерть Раисы. Я стараюсь всё восстановить в памяти: как так могло случиться, что я не мог ее спасти? Ответа не нахожу. Наверное, не в прошлом ответ, а в будущем. Наверное, так: что смогу я для этого будущего без рака или с таким раком, который сдался, сделать? Я же Раисе обещал, – Михаил Сергеевич сжимает руки в замок и опускает голову. – Я ей обещал – будет клиника, буду помогать, что смогу – сделаю».
Я недавно была в клинике имени Раисы Горбачевой в Санкт-Петербурге. Спрашиваю Михаила Сергеевича: «А вы рисунки видели в детском отделении?» Отрицательно мотает головой: «Всё никак не доеду. Жаль. Хочу посмотреть. Эти картинки внучки собирали. Они недавно были в клинике с Иришкой (дочерью Горбачевых – К. Г.), развешивали по отделениям эти триста рисунков, хотели что-то приятное сделать пациентам. Вернулись довольные. Говорят, как будто это какая-то резиденция Раисы, как будто ее второй дом». И опять опускает голову.
На входе в этот второй дом – белоснежный барельеф первой леди СССР. Вполоборота, с устремленным куда-то вдаль и вверх взглядом.
В самом маленьком из кабинетов – кабинете главного врача клиники академика Бориса Афанасьева – огромный портрет Раисы Максимовны. Очень похожий на тот, что висит за спиной Горбачева. Спрашиваю: «Один и тот же?» Горбачев удивлен: «Нет, просто так совпало». Через мгновение, смутившись, спросит: «Хорошая клиника, правда?» Конечно, хорошая, нужная. Кивает: «Это ей как будто памятник. Ее упорству, ее целеустремленности. Ох, как она меня тогда с этой онкологией достала, даже рассказать не могу». – «Почему она стала этим заниматься?» – «Всё началось с того, что однажды она оказалась в Российской детской клинической больнице и зашла в онкологическое отделение, к ребятишкам. Ее тут же окружили женщины с детьми на руках, молодые матери, только что родившие, оказавшиеся в такой дикой, тяжелой ситуации: рак. Дети их болели, а лечить их было почти невозможно. Чудовищная смертность была: препаратов не хватало, знаний не хватало, умений никаких не было, а оборудование вообще как из каменного века. И эти женщины с детьми в нее прямо вцепились. Начались мольбы, рыдания, плач, она оттуда вернулась больная, еле выдержала, человек впечатлительный. А меня в тот день не было, я, кажется, в отъезде был. Приезжаю дня через два, идем с ней вечером гулять, а она говорит и говорит об этих детях, о том безвыходном положении, в которое они попали, говорит, плачет, остановиться не может. Я даже вспылил: «Раиса! Зачем ты это рассказываешь?! Что ты себя изводишь?! Это болезнь, тут уж ничего нельзя сделать». А она за свое: ты должен помочь, помоги! И говорит про благотворительность. Это, Катя, в конце восьмидесятых было, какая благотворительность! Ну я ей и говорю: что ты такое выдумываешь, у нас в стране медицина бесплатная! Подумать только, тут социализм – и вдруг какая-то благотворительность».
Она убеждала его: даже в самых богатых государствах существует благотворительность. Даже самым богатым системам здравоохранения самых развитых стран рак не по плечу. «Ты понимаешь, что нам надо немедленно включиться в эту работу, надо помогать!» Наконец Горбачев сдается: «Давай, начинай, я помогу. Я буду рядом».
Главврач Клиники имени Раисы Горбачевой, академик Борис Афанасьев вспоминает: «Ситуация в области детской онкологии в те годы была не просто сложная – вопиющая. Достаточно сказать, что в то время только 10 процентов детей избавлялись от злокачественных заболеваний, выздоравливали. Остальных мы теряли. Представляете, огромная страна, в которой всегда пропагандировалась бесплатная, как будто бы самая лучшая в мире медицина, а такая первобытная статистика. Мы, врачи, поверить своим глазам не могли, как Раиса Горбачева во всё это вникла. Как ее это задело, как она пыталась помочь. В конце концов это стало делом всей ее жизни.
Свой первый гонорар, который она, будучи первой леди, получила за выступление с лекциями, кажется, в Японии, Раиса Горбачева полностью направила в Российскую детскую клиническую больницу – на закупку оборудования. Потом она стала одним из попечителей Международной ассоциации «Гематологи – детям мира». Это как будто распахнуло окно для наших врачей в Европу, в мир: стали приходить технологии, врачи получили возможность учиться, средства стали поступать на закупку лекарств и оборудования. Кого-то из детей даже удавалось отправить лечиться за рубеж: у нас многое тогда было невозможно сделать. Потом уже вышло так, что движение, начатое Раисой Максимовной, было не остановить. Да и сама она не хотела останавливаться. Только один факт вам приведу: в 1994 году усилиями Горбачевой было открыто первое отделение детской гематологии и трансплантологии в России, а сегодня таких отделений уже 84. Она на это положила свою жизнь».
