ИЗ ДНЕВНИКА ЛЮДМИЛЫ УЛИЦКОЙ
На меня наседает Ляля – там, у Блохина (РОНЦ им. Н. Н. Блохина. – К. Г.), у нее работает какой-то двоюродный родственник, он там иммунитетом заведует. Он меня отведет, пусть сделают там биопсию. Я не хочу. Категорически не хочу в институт Блохина. Но я покладиста и сговорчива. Еду. Двоюродный иммунолог ведет меня к своему знакомому хирургу, тот тискает мою грудь, говорит, что сделает мне сейчас биопсию. Немедленно. Достает иглу толщиной чуть не в палец и колет. Больно. Но дело не в этом. Потом иерусалимские врачи еще три недели не могли сделать биопсию, потому что внутри был один сплошной кровоподтек во всю грудь. Зато всё быстренько – через два часа лаборантка дает мне мятую бумажку размером в трамвайный билет, на котором написано: РАК. Надо отдать должное, это была чистая правда. Потом евреи подтвердили. Единственная отечественная деталь – после слова «рак» стоят цифры. Что, я спрашиваю, эти цифры означают? Это, говорит лаборантка, сделавшая свое заключение за более чем скромные две тысячи рублей, шифр клетки. «Так какая же клетка?» – я спрашиваю. Она жмурит свои глупые глаза и сообщает: «А это секрет. Это только врачу могу сказать».
Еду в Израиль. Анализов там – тьма-тьмущая. Денег перевела, не знаю сколько. Много. Один анализ даже в Америку посылают, за четыре с половиной тысячи долларов сообщают, что вероятность возврата после лечения 11,5 %.
В отделении, где было пережито самое трудное время болезни, Улицкая светится от счастья: обнимается с бывшим лечащим врачом, тот гордо осматривает ее, как собственное творение, и говорит: «Люся, вы прекрасно выглядите, даже похорошели!» Сбегаются, щебеча на ходу что-то страшно воодушевляющее, медсестры. Я отхожу на несколько шагов и стараюсь рассмотреть происходящее как бы со стороны: объятия, хохот, теплота и небезысходность болезни во взрослом онкологическом отделении до сих пор мне представляется чем-то немного немыслимым.
На выходе из отделения, с которым, по идее, должны быть связаны самые тяжелые воспоминания, бывший пациент «Хадассы» Людмила Улицкая сообщит: «Я специально задумала давать вам интервью и рассказывать о своей болезни здесь, чтобы всё было наглядно. Принципиально разный подход во всем, что касается зависимости человека от врачей, от больницы, чувства достоинства пациента и его перспектив жить после болезни. Вот, например, они здесь вообще не задерживают людей в больнице. Можно, конечно, сказать, что это потому, что очень дорого. Но можно и по-другому сказать: всё необходимое сделано – иди на волю. Я пролежала здесь два дня после онкологической операции, после которой в России держат две недели. Я вышла в таком состоянии, что могла уже существовать нормально, хотя у меня висели трубочки, и я раз в два-три дня ходила в отделение на некоторые процедуры. И пока я лежала, и пока я ходила, день за днем разрушались мои представления о том, что есть взаимоотношения медицины и человека».
И, по-прежнему испытывая неловкость перед теми своими подругами, кто не смог себе позволить лечение за границей, она сокрушается даже не о качестве лечения «здесь» и «там». А о страданиях. Которые в одной стране – обычны. А в другой – неприемлемы. О том же она беседует на иерусалимской кухне со своей подругой Ликой Нуткевич.
ЛЮДМИЛА УЛИЦКАЯ: Мы у себя на родине привыкли, что, когда человек болен, он должен страдать. И мы выращены в знании, что это страдание – неизбежное свойство болезни. Установка здешней медицины совершенно не такова. Тебя всё время спрашивают: «Больно? Больно? Вам больно?» Потому что больно не должно быть. И вот эта установка, что больной страдать не должен, она мне очень напомнила древнюю установку Гиппократа, который писал две с половиной тысячи лет тому назад о том, что страдания от лечения не должны превышать страдания от заболевания. Это то, о чем мы совершенно забыли в России. Наша современная медицина очень жестокая. А здесь жестокость этой медицины по возможности смягчается.
Лика понимающе качает головой. В Израиле она как раз работает в сфере, которая, если так можно выразиться, «амортизирует» жестокость медицины: центр реабилитации онкологических больных с выездной службой. В самом центре (он носит имя умершего от рака известного израильского политика Юрия Штерна и был основан в память о нем его женой Еленой) горят ароматические свечи, звучит музыка, ежедневно в четыре часа дня – чаепития. Бывшие и нынешние онкологические больные могут пообщаться, рассказать друг другу о ходе лечения, о победах и поражениях, просто поболтать на не связанные с болезнью темы. Из гостиной три двери ведут в крошечные комнаты: массажный кабинет, психолог, фитнес. Волонтеры центра, в числе которых Лика Нуткевич, принимают здесь людей во второй половине дня. В первой – они в больнице. Потому что в больницах по утрам химиотерапия…
Вместе с Ликой и другими волонтерами на следующее утро мы едем в частную клинику «Шарей Цедек». Сотни пациентов сидят вдоль коридора в ожидании вызова на капельницу с химиотерапией. Их глаза – усталые, грустные, полные болезни. Они почти не разговаривают между собой.
Но вот в дальнем конце коридора появляется тележка с блестящим флюгером. Это волонтер Рахель привезла косметику для бесплатного макияжа всем желающим. Следом Лика и Ноах развозят бесплатные напитки: кофе, чай, сок, вода. Пациенты оживляются. Кое к кому подходят волонтеры-массажисты, приглашают на расслабляющий массаж шеи или ног – это тоже бесплатно. Завотделением выделил для расслабления пациентов отдельную палату. Там можно курить благовония, зажигать свечи, тихонько включать музыку. Самого заведующего отделением я замечаю не сразу: улыбчивый мужчина в оранжевой футболке, шортах и шлепках, на бейджике написано «профессор Шимон», совсем не похож на врача, скорее, он похож на артиста Дастина Хоффмана. Я думаю: наверное, это кто-то из не погруженных в депрессию родственников, а может, какой-то бывший пациент – жертва госпитального синдрома. В общем, я еще не успеваю себе придумать, что этот Дастин Хоффман здесь делает, как он тянет меня за руку: «Смотри, смотри, вот моя любовь! Наше солнце, больничный клоун».
Доктор Шимон смотрит на клоунов с отеческой нежностью: «Мне кажется, хотя я могу ошибаться, и может найтись миллион врачей, которые считают иначе, но вот эта возможность для пациентов расслабиться, улыбнуться, почувствовать тепло руки, делающей массаж или просто держащей за руку, – это помогает иногда лучше всякой химии. Практичнее, чем бесконечно крутить у себя в голове это слово: РАК. Я никогда не надеваю в отделении белый халат, так и хожу в шортах и майке – у людей и так куча всяких проблем, зачем лишний раз напоминать, где они находятся. Никто из пациентов не знает, но тридцать лет назад я сам был пациентом. Рак яичек с метастазами в легкое… В общем, я был в их шкуре и понимаю, что им нужно. Поддержать пациента так просто: рассмешить, удивить, пококетничать – это уже значит отобрать очко у рака. Неужели еще есть люди, которые этого не понимают? Нельзя пичкать человека, не желающего жить, лекарствами и думать, что это и есть помощь. Помощь – это когда ты уверенно держишь своего пациента за руку. Впрочем, в другой руке вполне может быть капельница».
