Я попросила онколога Михаила Ласкова составить список таких рекомендаций для пациентов, проходящих химиотерапию, а также рассказать о том, какие ощущения могут ее сопровождать, как с ними бороться, в каких случаях можно справляться самостоятельно, а когда – нужно бить тревогу.
ЕСЛИ ВО ВРЕМЯ ХИМИОТЕРАПИИ ПРОПАЛ АППЕТИТ.
Это нормально. Не пугайтесь. Но ни в коем случае не переставайте совсем принимать пищу: обязательно завтракайте; старайтесь есть свои любимые блюда маленькими порциями, балуйте себя; сосание кубиков льда или фруктового мороженого во время введения некоторых противоопухолевых средств помогает предотвратить стоматит (появление язвочек во рту), также можно растолочь дольки консервированного ананаса, перемешать со льдом и сосать маленькими порциями; старайтесь есть пищу, в которой много калорий и которую легко принимать (пудинги, желе, шоколадные йогурты, мороженое, молочные коктейли); добавляйте в блюда высококалорийные соусы и подливки; мясо режьте маленькими кусочками, чтобы было проще глотать; если есть возможность, старайтесь делать так, чтобы прием пищи был праздником: ходите в ресторан с друзьями, включайте приятную музыку, если вы в стационаре – закажите доставку любимого блюда; если есть совсем не хочется, попробуйте пить высокобелковые напитки («Нутридринк» и другие).
ЕСЛИ ВО ВРЕМЯ ИЛИ ПОСЛЕ ХИМИОТЕРАПИИ ПОЯВИЛИСЬ ЯЗВЫ ВО РТУ И СЛИЗИСТАЯ ВОСПАЛИЛАСЬ.
Начните чистить зубы только мягкой зубной щеткой, перед использованием ее можно вымочить в горячей воде, чтобы она еще больше смягчилась; полощите рот каждые четыре часа в течение дня, а также до и после еды; если вы носите зубные протезы, чистите их несколько раз в день; не полощите рот жидкостями, содержащими алкоголь; смазывайте губы гигиенической помадой или очень жирным кремом; продолжайте есть небольшими порциями пищу комнатной температуры (не горячую и не холодную); постарайтесь отказаться от цитрусовых напитков, алкоголя и курения; если полоскание и диета не помогают в течение суток, обязательно сообщите своему лечащему врачу, он назначит снимающие зуд и воспаления препараты.
ЕСЛИ ПОСЛЕ ХИМИОТЕРАПИИ ПОЯВИЛАСЬ СИЛЬНАЯ СЛАБОСТЬ, НЕТ СИЛ ВСТАТЬ И ЧТО-ЛИБО ДЕЛАТЬ.
Не насилуйте себя, старайтесь перемежать отдых и работу по дому; планируйте день так, чтобы делать все дела в то время, когда у вас больше сил, ведите дневник, чтобы понимать, когда приходит упадок сил; высыпайтесь, спите днем, спите тогда, когда приходит усталость; не стесняйтесь, если вам тяжело справляться по дому одному, попросите близких и друзей помочь, в этом нет ничего унизительного, скорее всего все будут рады вашей просьбе: они изводят себя, пытаясь угадать, чем вам можно помочь; даже если у вас нет ни на что сил, старайтесь перекусывать, а также пить не меньше 8–10 стаканов воды в сутки; иногда, как ни парадоксально, справляться со слабостью помогает физическая нагрузка, попробуйте потихоньку начать делать зарядку.
Однако если вдруг наступила резкая слабость, подъем температуры или любые другие резкие изменения, немедленно сообщите об этом лечащему врачу.
К своей химиотерапии Евгения Панина подходит с книгой «Антирак» в руках. Она готова бороться, причем именно описанным Серван-Шрейбером способом, когда пациент оказывается не пассивным объектом лечения, а активным его участником, что, по признанию многих последователей профессора, очень мобилизует, придает сил.
Интервью с Давидом Серван-Шрейбером у меня было назначено на август 2011 года. 24 июля профессора не стало. Рак оказался сильнее. Хотя в двадцати отвоеванных у болезни годах – настоящее торжество человека, сильного и смелого, бросившего раку вызов и на самом деле победившего. Вот последние слова Давида Серван-Шрейбера, его завещание, написанное для тех, кому его жизнь послужила примером, а его опыт стал руководством к действию: «С этой болезнью можно жить. Эту болезнь можно научиться воспринимать как главную перемену в своей жизни. И почему бы этой перемене не быть к лучшему? Поверьте мне, это возможно.
Евгения Панина о смерти Давида Серван-Шрейбера узнает только в феврале 2012 года. Она позвонит мне поздней ночью: «Это правда, что он умер?» – «Да, Женя, я боялась вам говорить». – «А к кому же вы тогда ездили в командировку во Францию?»
Во Францию я действительно поехала. И действительно по поводу Давида Серван-Шрейбера. В конце сентября 2011-го я получила письмо от брата Давида, Эдуарда. Он писал, что в связи со смертью брата семья вначале думала оставить нашу договоренность по поводу интервью без ответа… Но в этой большой семье, кажется, не принято довольствоваться простыми решениями сложных вопросов. Эдуард написал: «Мама, я и сын Давида, Саша (который благодаря своей маме из России умеет говорить по-русски), готовы дать вам интервью. Мы считаем, что идеи, мысли и мировоззрение, которые проповедовал Давид и которые, судя по всему, разделяете и вы, должны получить самое широкое распространение. Мы полагаем, что ваш проект очень важен людям в вашей стране, и не считаем возможным отказать вам в помощи».
Так я оказалась в Нормандии. Поздний октябрьский вечер, солнце, догорающее над Ла-Маншем. Ветер, про который сразу не разберешь: то ли пытается ухватить, утащить прямо в воду, погубить в пучине, то ли обнимает и хочет закружить в танце. В конце набережной – белокаменный маяк. Как знак надежды. Мы с Соней, дочерью Жени, ищем защиты от ветра под маяком. «Знаешь, – вдруг говорит Соня, – я бы так хотела, чтобы мама дожила до пятидесятипятилетия и увидела эту красоту. Можно я при тебе дам себе слово привезти ее сюда через год?» Соня плачет. От надежды, от боязни надеяться, от неизвестности, что сопровождают болезнь ее мамы. Вместе мы звоним Евгении и рассказываем, что, кажется, нашли место для празднования ее пятидесятипятилетия. Еще мы говорим, что это место очень связано с дорогим ей Давидом Серван-Шрейбером. Но в тот вечер о том, как сложилась судьба Давида, не говорим. Боимся. Учиться смелости нам предстоит завтра. У мадам Сабин Серван-Шрейбер, мамы Давида. Она живет в белом, кажущемся хрупким, сказочном доме, возвышающемся над проливом.
Асфальтовая дорога берет резко вверх от океана и, сужаясь и углубляясь в лес, становится накатанной земляной тропинкой точно по ширине среднегабаритной легковушки. Виляя между буреломами, тропинка в конце концов бескомпромиссно упирается в белый дом с острыми башенками и узкими окнами. Калитка болтается на одной петле. Заходим, кричим: «Мадам Серван-Шрейбер, мадам Серван-Шрейбер». Тишина. Скрипит кособокая калитка. Горланит спрятавшаяся за еловыми ветками сойка. Дом кажется нежилым. Но мы опять стучим: нам же назначено.
Вдруг неясно откуда властный голос с хрипотцой: «Не стойте, проходите! Давайте быстро! Что вы там застряли? Неужели стесняетесь?» И уже в дверях: «И будьте любезны, не называйте меня мадам Серван-Шрейбер. Меня зовут Сабин». Она появляется откуда-то из глубины едва подсвеченных мутными хрустальными люстрами комнат. Идет быстро, совершенно не соответствуя застывшей манере этого глубокого древнего французского леса. Сабин выныривает из-под хрусталя в дневной свет. Сразу – крепкое рукопожатие. И видно: светловолоса, голубоглаза, женщина, похожая на повзрослевшую Джейн Биркин. Не останавливаясь ни на секунду, усаживает нас за длинный обеденный стол, сама вытаскивает из-под стола табуретку, вскакивает на нее прямо в туфлях-лодочках, неожиданных в лесной глуши, привстает на носочки за какой-то банкой, заставляя мини-юбку подняться выше приличного и продемонстрировать безупречные ноги, без единой отметины возраста. Сабин семьдесят девять. Все еще стоя на табуретке, она оглашает меню и порядок подачи блюд, которые она приготовила к нашему приезду. Почти не делая паузы, рассказывает распорядок тех двух дней, что мы у нее проведем: как и где будет интервью, что мы будем делать в перерывах и почему бурбон вечером – это хорошо, а кофе утром – это очень хорошо. Через каждые три предложения повторяет: «Я это уже продумала и приняла решение».
