– Какая славная, какая замечательная западня, – возмущается Бринн. – Вы знали, что она никому об этом не скажет. Ей было бы стыдно признаться, что она не может справиться с учебой сама.
– Нет, – поспешно говорит мисс Грей, повернувшись к Бринн. – Я этого не планировала, честное слово. Она рассказала мне о Лавлорне и о том, как ей всегда хотелось написать продолжение этой книги. Но она стеснялась, боялась писать. Я просто вызвалась ей помочь.
– Вранье, – заявляет Оуэн. – Он говорит все тем же спокойным, будничным тоном, не так, как прежний безбашенный и отчаянный Оуэн, а как парень, которого я еще не знаю, но очень, очень хочу узнать. Не тот, который живет только в моей памяти, а нынешний, настоящий. – Вы считали, что вину легко будет переложить на нас.
– Вы меня не слушаете. – Впервые мисс Грей выглядит расстроенной. – Я же сказала – я вовсе не хотела, чтобы все это произошло. Я не хотела, чтобы это произошло.
– Вы взяли канистру с бензином, – говорит Оуэн, – и оставили ее за моим домом.
Мисс Грей касается пальцами своего лба, и на секунду мне кажется, что сейчас она перекрестится, но она опускает руку.
– Это произошло потом, – отбивается она. – Я не знала, что делать. И я решила, что она взяла канистру именно оттуда. Под конец она только о тебе и говорила. Оуэн, Оуэн, Оуэн. Она понимала, что на самом деле ты ее не любишь. Знала, что у тебя есть другая. – Она смотрит мне в глаза, и я невольно отвожу взгляд. – К тому же у нее был твой свитер. Накануне она забыла его в моем доме. Мы поссорились…
Почему? – хочу спросить я. Почему она вообще явилась к вам домой, почему сняла свитер, почему сняла с себя хоть какую-то часть своей одежды? Но мне было бы невыносимо услышать ответ на эти вопросы, произнесенный вслух.
– Мой свитер? – повторяет Оуэн.
Бринн качает головой.
– На ней не было никакого свитера.
– Я накрыла ее им, – отвечает мисс Грей. – Он был ужасен. Темно-коричневый и весь в пятнах. Но это лучше, чем ничего. Понимаете, я опасалась, что ночью ей станет холодно. – Она говорит это буднично, как бы невзначай, как будто это самое обычное дело – ударить кого-то ножом семь раз, а потом беспокоиться о том, как бы ей не стало холодно.
Оуэн закрывает глаза.
– Кровь, – произносит он и снова открывает глаза. – Моя кровь на свитере. Вы же помните, какими частыми и обильными были мои носовые кровотечения. Должно быть, она взяла один из свитеров без спроса. Неудивительно, что тест ДНК был положительным. На ней действительно нашли мой свитер.
Мисс Грей подается вперед. Она говорит снисходительно, терпеливо и в то же время пылко, словно затем, чтобы что-то проиллюстрировать, что-то доказать. Она учит детей – вот что сейчас приходит мне на ум. Она все еще каждый день учит детей. И самое противоестественное в этом то, что это получается у нее по-настоящему хорошо.
– Саммер любила Лавлорн. Вы даже понятия не имеете – никто из вас даже представить себе не может – через что ей пришлось пройти. Вы просто не могли этого знать. Она не хотела, чтобы вы ее жалели. Мое детство было точно таким же. Лавлорн был тем местом, куда она могла от всего этого убежать. – Глаза мисс Грей горят сейчас так ярко, что на миг мне кажется, будто я вижу перед собой призрак Саммер. Идем, девочки. Лавлорн зовет. – Он стал ее прибежищем.
– Это все было сказкой, – громко говорит Бринн, и мисс Грей, хмурясь, поворачивается к ней. – Это была сказка, и Саммер хотела, чтобы она закончилась.
Мисс Грей качает головой.
– Она начала меняться. Начала прогуливать уроки и курить марихуану. До меня стали доходить слухи о том, чем она увлекается. И это после того, что я для нее сделала…
– Это вы обустроили тот сарай, – говорю я.
– Я сделала это ради нее. Ради вас всех. Чтобы сделать Лавлорн реальным.
– И тех птиц тоже убили вы, – говорит Бринн и касается пальцем темной татуировки на своем запястье, возможно, неосознанно. – Вы убили их, насадили на заостренную палку и оставили там, где мы, как вам было известно, непременно их найдем.
Те птицы, те вороны, окоченевшие, покрытые заледеневшей кровью, две на палке и одна, еще трепыхавшаяся перед смертью в снегу. В тот день в школе мы съели на обед лазанью, и я помню, какой у нее был вкус, когда меня ею вырвало и какой ярко-оранжевой она казалась на белом снегу.
И тут внезапно в моей памяти всплывает еще одно воспоминание – я совсем об этом забыла – воспоминание о том времени, когда Райан Кастро решил, что будет смешно, если он попытается заставить меня заговорить, плюнув мне в лицо в коридоре и заставив попробовать дать ему сдачи. Это было еще до того, как мы с Саммер стали подругами, – тогда она была просто новенькой, которая одевалась в экстравагантной манере, но она подошла прямиком к Райану, согнув руку в локте, прижала его к стене и сказала: Еще раз увижу – убью. А потом стала всем говорить, что я не разговариваю, потому что не хочу общаться с идиотами.
Вот в чем состоит проблема со словами и даже с целыми историями: истина никогда не бывает одна. Саммер была ужасна. Мы ее ненавидели. А еще она была очаровательной, волшебной, и мы должны были уберечь ее, но не уберегли.
– Это просто предостережение, – отвечает мисс Грей. – Ей не следовало заниматься тем, чем она занималась, – это было неправильно. Это плохо не нее влияло. Я хотела уберечь ее.
– Вы делали ей больно, – говорю я. И это я тоже знаю – знаю точно. Я понимаю это инстинктивно, не желая этого понимать, не желая об этом думать. – Она доверяла вам, а вы причиняли ей боль. – Кто знает, как это началось – короткие прикосновения к колену, долгие объятия, поцелуй в лоб. И Саммер, прекрасная, сумасбродная, с расшатанными нервами Саммер, которая когда-то сидела в моей комнате и резала старыми ножницами свое запястье, прося: Поклянись, поклянись, что ты меня любишь, – девочка, которая не знала, что собой представляет любовь, если она не сопровождалась болью, – вполне могла поверить, что это и есть любовь. Она действительно в это верила, как Бринн верила, что никогда не сможет вернуться домой, как моя мама верила, что может заново отстроить свою жизнь, копя одну коробку за другой, один купон на скидку за другим, один конверт за другим, а я сама верила в того Оуэна, который больше не существовал.
Не перестала ли Саммер перед самым своим концом понимать, что реально, а что нет? Я помню, как она выглядела в тот последний день, когда мы поднялись на холм и увидели ее издалека на длинном поле, – она была как ангел, который лишь на время был пригвожден к земле, как человек, который не создан для того, чтобы долго оставаться в этом мире. К тому времени она уже в самом деле верила. Верила в Лавлорн, в Фантома, в то, что надо принести этому существу жертву.
И, возможно, даже эта сказка была лучше того, что с нею происходило и чего она не могла остановить.
– Я любила ее, – говорит мисс Грей. – Я хочу, чтобы вы это знали. Я любила ее больше всего на свете.
