С тех пор минуло, как пишут в романах, много лет. Всякое с нами бывало. Случались тяжелые времена, и веселые, и грустные. Однако тот Новый год стал, как оказалось – если опять воспользоваться тогдашним партийно-пропагандистским лексиконом, – одновременно и определяющим, и решающим.
Потому что все Новые года, что приходили ему на смену, все тридцать три прошедших – в съемной коммуналке, в арендованной «двушке», в собственной кооперативной квартире, в компании с друзьями, в Ленинграде (а потом в Петербурге), в гостинице на берегу Красного моря, на нью-йоркской Таймс-сквер, в своем доме в Подмосковье – все, без исключения, последующие года мы с моей тогдашней невестой встречали вместе.
Торговец
(быль)
Стояли те редкие для Подмосковья жаркие дни, когда дачные поселки обращаются в род курортов.
Все живое стремилось к воде. На велосипедах, автомобилях и просто пешком обитатели селений неслись к речушкам, прудам, заброшенным песчаным карьерам, торфяникам, водохранилищам – что у кого имелось поблизости.
У нас с женой в ту пору как раз гостили племянники. Они были не родня между собой, от разных ветвей фамилии. Девочка восьми лет – дочка брата жены. Десятилетний мальчик – сын моей сестры. Они впервые познакомились друг с другом, и было смешно и трогательно наблюдать, как они выстраивают между собой отношения. Девочка кокетничала напропалую, пыталась мальчику понравиться и смотрела ему в рот: ведь он старше на целых два класса, значит, гораздо умнее и, потом, он – мальчик.
А племянник, в свою очередь, мудро, степенно руководил ею, даже опекал.
По вечерам мы вчетвером, вместе с женой, играли в настольные игры или смотрели, по моему настоянию, не новые кислотные мультики, а старые, классические, голливудские фильмы: «Назад в будущее», «Е.Т. – Инопланетянин».
А по утрам садились на велосипеды и летели на пляж. Для каждого у нас в сарае нашелся свой велик. Девочке – специальный розовый детский, мальчик ездил на старом взрослом.
Хозяйственная моя жена непременно брала с собой на речку мытые и порезанные яблочки, груши, виноград, печенье. После купания дети хомячили провизию с удвоенной скоростью.
Но к обеду, часам к трем-четырем, мы все равно возвращались домой – слишком жарко становилось на пляже.
По пути назад обязательно заезжали на станцию. Всегда выяснялось, что чего-нибудь к обеду не хватает: то сметаны, то помидоров, то хлеба. Заодно покупали для племянников мороженое. А еще они повадились играть в детского «однорукого бандита» – автомат стоял в холле супермаркета и работал от десятирублевой монеты: надо было захватить неловкой железной рукой мягкую игрушку и дотащить ее до лотка. Несколько раз мальчику это удавалось, и девочка была в восторге. На полочке в прихожей полнилась коллекция набивных уродцев: динозавров, футболистов, медведей-панд – корявых, кислотного цвета, плохо сшитых.
Вот и в этот раз. Жена пошла покупать что-то серьезное, дети бросились атаковать игровой автомат, а я, пристегнув замок на велосипеды, отправился в киоск за спортивной газетой.
Внимание мое привлек необычный торговец. Его я никогда раньше здесь, на станционной площади, не видел – хотя неорганизованные продавцы тут были в обыкновении. Но обычно тут торговали бабульки, и предлагали они, как правило, рассаду или срезанные цветочки со своих участков, а иногда, довольно редко, редиску или кабачки с собственных огородов. Но тут…
В центре пристанционной площади у нас тогда стоял с советских еще времен сохранившийся шалман, который делили между собой продуктовый магазинчик и торговцы шаурмой. К ним примыкал навес, где продавали, в больших масштабах, цветочную рассаду и ширпотреб: китайские и турецкие штаны, сарафаны и майки. И вот на глухой стене этого здания, где цоколь образовывал нечто вроде приступочки, разложил свой товар очень пожилой, краснолицый, седой и грузный человек.
Он торговал старыми, зачитанными книжками из своей библиотеки. Подбор был хороший – гордость советских времен. Имелись там Стругацкие, Безуглов, Пикуль.
Вся былая советская жизнь выставлена была здесь, да не только советская, но и девяностых годов – например, имелось издания «Евангелия» и «Псалтыри».
– Зачем вы такие хорошие книги продаете? – спросил я его.
– Рак на горе свистнул, – с наигранной бодростью отвечал он.
Я подумал, что слово «рак» может иметь буквальный смысл, как болезнь, поэтому вздрогнул и тему продолжать не стал. А старик сказал в другом направлении, но с той же наигранной бодростью:
– Никому это теперь не нужно. Племянница все больше кнопки нажимает. – И он изобразил, как она управляется с телефоном.
– Сколько хотите за Стругацких? – спросил я.
Книжка была «Далекая радуга». Разумеется, я читал повесть, и не раз. И вообще считал ее одной из лучших у братьев, да и во всей советской литературе. И в библиотеке она у меня, конечно, имелась. Но именно такой книги не было: кажется, первое отдельное издание, 1964 года. Далекие прошлые времена, излет оттепели, когда издавалось многое, и у АБС еще не было никаких проблем.
Вдобавок хотелось поддержать разговор со стариком. И – поддержать его.
– Стольничек если дадите, буду рад.
Книжка выглядела так, словно ее прочитал не один десяток, а то и сотня человек. Вся разлохмаченная, измочаленная, засаленная.
– Жена Стругацких любила, читала. А сейчас зачем они мне. А ее больше нет. Пятьдесят пять лет вместе.
Тут меня позвали от магазина мои: юные племянники и пока еще выглядевшая очень молодой жена.
Я мимолетно подумал, что если Господь подаст, то лет двадцать у нас еще есть.
Племянники уже проигрались в автомат и ели мороженое.
Я быстро отдал торговцу сотню, взял книжку, сунул в рюкзак, и мы уехали.
Потом я вспоминал о нем. Мне хотелось еще раз увидеться с ним, поговорить. Может, купить еще кое-какие советские раритеты. Например, издания Вайнеров или Леонова.
Но в следующие дни, когда мы всей компанией, возвращаясь с пляжа, тормозили на станции, старика там больше не было.
А потом начались дожди, и мы перестали ездить на речку.
А потом племянников у нас забрали.
Но каждый раз, когда я проезжал или проходил нашу станционную площадь – на машине, на велике или пешком, – я вспоминал о нем.
Но его не было.
Тогда я начал спрашивать про старика у бабулек, что торговали на станции рассадой и цветами.
Они знали его шапочно. Путались, как его зовут и где он живет, и сказали, что старик очень переживает кончину жены. И добавляли, что тоже давно его не видели.
А потом вдруг на станционной площади сгорел тот самый магазин, на цоколе которого пенсионер торговал.
