– Мама, Людочка вышла, а это мой школьный друг, замминистра.
– А почему ты куришь в коридоре? Разве тебе нельзя курить в кабинете?
– Я делегацию вышел проводить… Из Кембриджского университета… Разговорились с профессором Харпером.
– Что это у тебя так шумно?
– Важное совещание, мамочка. Товарищи из Академии наук.
Мама не догадалась.
Левушка врал, мучительно краснея шеей, под насмешливыми взглядами сослуживцев.
«Мама не догадалась, – горько подумал он. – Хорошо».
Только это-то и хорошо. Каково ей было бы узнать, что ее необыкновенный Левушка до сих пор младший научный сотрудник с окладом сто тридцать рублей.
– Прости, пожалуйста, не буду тебе мешать…
Левушка положил трубку и жалобно сказал:
– Товарищи, ну я же вас просил… – не договорил, безнадежно махнул рукой и вышел из отдела.
I.II. Отдел сатиры. Перестройка
Письмо в Гаагу
Рослый волоокий русак Вадик Шевцов приволокнулся за одной голландкой. Мало того: она сделала ему предложение, и он возьми да женись. Мы все, конечно, позубоскалили, позавидовали, поахали, а она взяла его и увезла в свою Голландию.
Ну, мы про это потихоньку забыли, только неделю назад приходит от Вадьки письмо. Марка, голубой конверт, штемпель. Оттуда.
И пишет он про свой домик трехэтажный, и что были трудности с языком, и что пришлось осваивать компьютер, и про свою «Тойоту», и «Вольво» жены, и про видеомагнитофон, и про отпуск на Багамах…
Отвечать надо. А что ответишь?
А потом меня осенило.
«Дорогой Вадик, – писал я, – вчера мы с Мариком Шварцманом (ты его, конечно, помнишь) заняли свои места у голубого экрана. На 18-й минуте Бубнов сделал замечательный рывок по правому флангу и выложил как на блюдечке рвущемуся к воротам Черенкову. Тот как вмазал – и мимо! Марик даже сказал слова, от которых ты там, поди, отучился. Мы с горя откупорили по первой «Жигулевского», и – из горла. А закусь, скажу тебе, была класс! Марику прислали с Одессы вяленую ставридку, у меня лещ был, еще мы яичек вкрутую наварили, в соль макали, и бородинский хлеб с корейкой. А своих я в зоопарк услал. А на 25-й минуте Шмаров откинул мяч пяткой все тому же Черенкову, и тот в головокружительном прыжке послал снаряд мимо зазевавшегося вратаря гостей, молодец, Саня! Вдарили мы по второй. Правда, на 34-й минуте Протасов сильным ударом потряс до основания штангу наших ворот, но на перерыв команды ушли при счете 1:0 в нашу пользу. Раскупорили мы по третьей. Лещ – объедение, жирный, собака, и ставридка тоже ничего, – правда, суховатая. А яички с солью!
После матча (2:0 в нашу пользу) Марик еще к таксистам сбегал, взяли беленькой, потом принес гитару, мы пели: «Вот, новый поворот…» – и вспоминали тебя. Все-таки наши ваших на чемпионате мира сделают, попомни мои слова. До свиданья, твой Слава».
…В далекой Гааге, на двуспальной кровати, крытой ослепительным покрывалом, рядом с персональным компьютером и видеомагнитофоном, не спал человек, перечитывал письмо, стискивал кулаки и плакал.
Срочное задание
Вбегает ко мне редактор.
– Вот тебе срочное задание, – говорит, – садись и пиши о пачулях.
– А можно? – спрашиваю.
– Ты что, с Луны свалился? – кричит редактор. – «Вести» уже написали, «Светлячок» написал, «Голос литератора» написал! Мы, как всегда, в хвосте!
На следующий день приношу статью о пачулях.
– Видеть не могу твои пачули! – говорит редактор. – Убери их от меня!
– А что такое? – спрашиваю.
– «Вестям» указали, «Светлячку» сделали внушение, а «Голос литератора» одернули. Понимаешь?
На следующий день прихожу на работу, а меня уже редактор дожидается.
– Ну где ты шляешься? – спрашивает. – Давай срочно свои пачули.
– А что случилось? – спрашиваю.
– Тех, кто одергивал, – поправили. Понимаешь?
Схватил редактор мою статью и убежал.
Прихожу на следующий день гранки вычитывать.
– Забирай свои пачули, – говорит редактор.
– А почему? – спрашиваю.
– Поправить-то поправили, – говорит редактор, – но ведь и одергивали же. Понимаешь?
Вечером он мне домой звонит.
– Срочно вези свои пачули!
– А что случилось?
– Вы вечно спите! Уже и «Горн» пачули дал, и «Суббота» дала, и даже «Мяч и шайба» подбирается!
Примчался в редакцию.
Редактор увидел меня, рукой пренебрежительно махнул.
– А, пачули… Пройденный этап. Теперь о супельниках надо писать.
– Неужели можно? – ахнул я.
Ау, ЦК КПСС…
Не зная страха и смятений,
он был заоблачным, как гений,
и неуклонным, как процесс
движенья массы до небес –
ура ЦК КПСС?
Его карающая длань
над нами нежно повисала,
и путь нам в завтра озаряла
декретов сдержанная брань!
Он видел все, как Саваоф:
когда сажать и сколько сеять,
когда смолчать, когда проблеять,
и пищу даровал, и кров,
и ведал заготовкой дров,
знал, как растить детей и лес,
пасти технический прогресс –
увы, ЦК КПСС…
О, где твой лучезарный свет,
твои великие уроки?
Как жить без сладостной опеки? –
Я обрыдал свой партбилет…
Навек осиротели мы!
Кто озарит нам путь из тьмы?
Но я не поддаюсь судьбе.
Ура! Осталось КГБ.
1989
Обновление нашего дома
Он вчитался в пожелтевшие строчки. Как давно, кажется, это было.
«Завод мерно дымил всеми своими трубами, как бы заверяя, что месячный план будет выполнен, как всегда, на 101 процент. В кабинете нас ждал директор Н. М. Пропиленов, который сказал, что трудовую победу коллектив посвятит 70-летию дорогого товарища. Мы прошли в цех, в котором сновала, обслуживая 3500 станков, 82-летняя А. П. Ходикова. «Успеваете?» – на бегу спросили мы ее. «На пенсии отлежусь!» – отшутилась на бегу ударница, задорно подмигивая. Над заводом вставала луна, на которой, казалось, видны победные следы советского «Лунохода»!
