Она была живая, проворная баба, лет сорока семи, с заботливой улыбкой, с бегавшими живо во все стороны глазами, крепкой шеей и грудью и красными, цепкими, никогда не устающими руками.
Лица у ней почти вовсе не было: только и был заметен нос, хотя он был небольшой, но он как будто отстал от лица или неловко был приставлен, и притом нижняя часть его была вздернута кверху, оттого лица за ним было незаметно: оно так оттянулось, выцвело, что о носе ее давно уже получишь ясное понятие, а лица все не заметишь.
Много в свете таких мужей, как Захар. Иногда дипломат небрежно выслушает совет жены, пожмет плечами — и втихомолку напишет по ее совету.
Иногда администратор, посвистывая, гримасой сожаления ответит на болтовню жены о важном деле — а завтра важно докладывает эту болтовню министру.
Обходятся эти господа с женами так же мрачно или легко, едва удостаивают говорить, считая их так, если не за баб, как Захар, так за цветки, для развлечения от деловой, серьезной жизни…
Уж полдень давно ярко жег дорожки парка. Все сидели в тени, под холстинными навесами, только няньки с детьми, группами, отважно ходили и сидели на траве, под полуденными лучами.
Обломов все лежал на диване, веря и не веря смыслу утреннего разговора с Ольгой.
— Она любит меня, в ней играет чувство ко мне. Возможно ли? Она обо мне мечтает, для меня пела она так страстно, и музыка заразила нас обоих симпатией.
Гордость заиграла в нем, засияла жизнь, ее волшебная даль, все краски и лучи, которых еще недавно не было. Он уже видел себя за границей с ней, в Швейцарии на озерах, в Италии, ходит в развалинах Рима, катается в гондоле, потом теряется в толпе Парижа, Лондона, потом… потом в своем земном раю — в Обломовке.
Она — божество, с этим милым лепетом, с этим изящным, беленьким личиком, тонкой, нежной шеей…
Крестьяне не видали никогда ничего подобного, они падают ниц перед этим ангелом. Она тихо ступает по траве, ходит с ним в тени березняка, она поет ему…
И он чувствует жизнь, ее тихое теченье, ее сладкие струи, плесканье… он впадает в раздумье от удовлетворенных желаний, от полноты счастья…
Вдруг лицо его омрачилось.
— Нет, этого быть не может! — вслух произнес он, встав с дивана и ходя по комнате. — Любить меня, смешного, с сонным взглядом, с дряблыми щеками… Она все смеется надо мной…
Он остановился перед зеркалом и долго рассматривал себя, сначала неблагосклонно, потом взгляд его прояснел, он даже улыбнулся.
— Я как будто получше, посвежее, нежели как был в городе, — сказал он, — глаза у меня не тусклые… Вот ячмень показался было, да и пропал… Должно быть, от здешнего воздуха, много хожу, вина не пью совсем, не лежу… Не надо и в Египет ехать.
Пришел человек от Марьи Михайловны, Ольгиной тетки, звать обедать.
— Иду, иду! — сказал Обломов.
Человек пошел.
— Постой! Вот тебе.
Он дал ему денег.
Ему весело, легко. В природе так ясно. Люди все добрые, все наслаждаются, у всех счастье на лице. Только Захар мрачен, все стороной смотрит на барина, зато Анисья усмехается так добродушно. «Собаку заведу, — решил Обломов, — или кота… лучше кота: коты ласковы, мурлычут».
Он побежал к Ольге.
«Но, однакож… Ольга любит меня! — думал он дорогой. — Это молодое, свежее создание! Ее воображению открыта теперь самая поэтическая сфера жизни: ей должны сниться юноши с черными кудрями, стройные, высокие, с задумчивой, затаенной силой, с отвагой на лице, с гордой улыбкой, с этой искрой в глазах, которая тонет и трепещет во взгляде и так легко добирается до сердца, с мягким и свежим голосом, который звучит как металлическая струна. Наконец, любят и не юношей, не отвагу на лице, не ловкость в мазурке, не скаканье на лошади… Положим, Ольга не дюжинная девушка, у которой сердце можно пощекотать усами, тронуть слух звуком сабли, но ведь тогда надо другое… силу ума, например, чтоб женщина смирялась и склоняла голову перед этим умом, чтоб и свет кланялся ему… Или прославленный артист… А я что такое? Обломов — больше ничего. Вот Штольц — другое дело: Штольц — ум, сила, уменье управлять собой, другими, судьбой. Куда ни придет, с кем ни сойдется — смотришь, уж овладел, играет, как будто на инструменте… А я?.. И с Захаром не управлюсь… и с собой тоже… я — Обломов! Штольц! Боже… Ведь она его любит, — в ужасе подумал он, — сама сказала: как друга — говорит она, да это ложь, может быть бессознательная… Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает…»
Он пошел тише, тише, тише, одолеваемый сомнениями.
«А что, если она кокетничает со мной?..Если только…»
Он остановился совсем, оцепенел на минуту.
«Что, если тут коварство, заговор… И с чего я взял, что она любит меня? Она не сказала: это сатанинский шепот самолюбия! Андрей! Ужели?.. быть не может: она такая, такая… Вон она какая!» — Вдруг радостно сказал он, завидя идущую ему навстречу Ольгу.
Ольга с веселой улыбкой протянула ему руку.
«Нет, она не такая, она не обманщика, — решил он, — обманщицы не смотрят таким ласковым взглядом, у них нет такого искреннего смеха: они все пищат… Но… она, однакож, не сказала, что любит! — вдруг опять подумал в испуге: это он так себе растолковал… — А досада отчего же?.. Господи! в какой я омут попал!»
— Что это у вас? — спросила она.
— Ветка.
— Какая ветка?
— Вы видите: сиреневая.
— Где вы взяли? Тут нет сирени. Где вы шли?
— Это вы давеча сорвали и бросили.
— Зачем же вы подняли?
— Так, мне нравится, что вы… с досадой бросили ее.
— Нравится досада — это новость! Отчего?
— Не скажу.
— Скажите, пожалуйста, я прошу…
— Ни за что, ни за какие блага!
— Умоляю вас.
Он потряс отрицательно головой.
— А если я спою?
— Тогда… может быть…
— Так только музыка действует на вас? — сказала она с нахмуренной бровью. — Так это правда?
— Да, музыка, передаваемая вами…
— Ну, я буду петь… Casta diva, Casta di… — зазвучала она воззвание Нормы и остановилась..
— Ну, говорите теперь! — сказала она.
Он боролся несколько времени с собой.
— Нет, нет! — еще решительнее прежнего заключил он. — Ни за что… никогда! Если это неправда, если мне так показалось?.. Никогда, никогда!
— Что это такое? Что-нибудь ужасное, — говорила она, устремив мысль на этот вопрос, а пытливый взгляд на него.
Потом лицо ее наполнялось постепенно сознанием: в каждую черту пробирался луч мысли, догадки, и вдруг все лицо озарилось сознанием… Солнце так же иногда, выходя из-за облака, понемногу освещает один куст, другой, кровлю и вдруг обольет светом целый пейзаж. Она уже знала мысль Обломова.
