— То-то ж... Ну, кто ещё готов одолеть меня? — цвёл довольный Григорий.
Все рассмеялись. Особенно — молодёжь, изумлённая тем, как можно закончить впрямь историческое собрание. Даже Арнольд в заключение только спросил:
— Всё ясно, товарищи? Значит, действуем!
Возглавляли профсоюзы в основном всё те же эсеры с меньшевиками. Верные защитники хозяйских интересов и слышать не хотели о сокращении рабочего дня. Выручал Раева пример нового Совета. Рабочие гнали в шею трутней. Избавляться от них своим коллективам охотно помогали депутаты, которых потом зачастую выбирали председателями комитетов. Так шло объединение. Завершилось оно решением с первого августа работать по-новому. Привыкшие повелевать, хозяева предприятий брезгливо покосились на улицы, где маячили около пяти тысяч безработных. Тогда Григорий, уже председатель объединённого бюро профсоюзов, предложил строптивцам подсчитать убытки от будущей стачки. В результате Владивосток стал первым в России городом, в котором на всех предприятиях люди начали работать восемь часов. Кстати, порой добытых по-керченски явочным способом.
Крикливая оппозиция словно ничего не заметила, скорбя, что без неё рядовые эсеры с меньшевиками получили ощутимые блага, а она проворонила бесценный политический капитал и, как следствие, оказалась в мизерном числе. Зато Раев ходил героем, от избытка чувств предлагая всем потягаться в прежней прокуренной конторке на центральной пристани.
Отрадные итоги позволили Петру выпустить ударный номер «Красного знамени», с которым уже значительно легче было Нейбуту и Кушнарёву появляться в Никольск-Уссурийске, Хабаровске, Благовещенске, Харбине. Успехи Совета и профсоюзов звучным эхом отозвались по всему Дальнему Востоку. Местные большевики охотно примыкали к строительству грандиозного маяка. Но эсеро-меньшевистские Советы не горели подобным желанием. Предстояла борьба.
Шуметь в городе по-прежнему продолжал только порт. Затихли все митинги, собрания. Замерла посрамлённая оппозиция, не зная, к чему придраться. Большевики совершенно бездействовали целую неделю. Политический штиль нарушил Суханов, который недавно возглавил рабочую секцию Исполкома. Теснота комнаты, где появилась и солдатская секция, надоумили его перебраться в совершенно пустой особняк бывшего губернатора Приморья. По праву первого Костя занял просторный губернаторский кабинет с роскошным камином и высокими окнами, перед которыми сияла бухта Золотой Рог. Агарев немедленно в Думе заголосил:
— Разве это не наглое вероломство? Разве это не самый наглядный пример, как большевики любят восседать в губернаторских креслах? Теперь все могут сами убедиться, как они попирают святые принципы неприкосновенности!..
— Уже возомнив себя триумфаторами, они средь бела дня начали захват лучших зданий! И кто занимается подобным беззаконием — любимый сынок бывшего вице-губернатора! — саркастически вторил Медведев со сцены Пушкинского театра.
Одному трудно противостоять дружной паре. Александр Воронин тоже осмотрел белый особняк, в котором уже дымилась очередь к Суханову, неспешно выбрал кабинет себе и, запиской пригласив солдат по новому адресу, сказал Косте:
— Больше никто не будет брехать.
Муторно видеть в коридоре унылые мины, слушать нудные вздохи траурно-мрачной оппозиции, осаждающей похудевшего Гольдбрейха. Пётр тоже перенёс на берег своё имущество. Заодно взял кабинет для Арнольда, который всё ещё не вернулся из объезда соседних городов. А появился вместе с сенсацией о мятеже Верховного главнокомандующего, знаменитого генерала Корнилова против Керенского. Такого ещё не бывало. Поражённо онемели даже Медведев с Агаревым. Ещё бы, один кумир восстал против другого! Наступил конец света...
В Народном доме срочно собрался Совет. Нейбут осветил депутатам суть происшедшего. Керенский давно похерил все демократические свободы, торжественно провозглашённые революцией. Расстрелял в июле мирную демонстрацию, всюду восстановил смертную казнь. В результате превратился в кровавого диктатора. Но, оказывается, буржуев уже не устраивал даже он. Тут же возник палач, способный гробить солдат целыми армиями и сумевший так блестяще сдать Ригу, что открыл немцам прямую дорогу на Питер. Вот кто, едва успев стать Верховным главнокомандующим, собирался пожать лавры нового тирана России.
— Как в такой обстановке должны действовать мы? — опросил Арнольд.
— Нечего ждать генеральскую нагайку. Пускай Совет немедленно берёт в городе всю власть.
— Правильно. А мы в случае чего защитим его оружием.
— Нельзя допускать никаких случаев. Для этого надо просто арестовать всех генералов и офицеров. Им тоже не грех похлебать тюремную баланду.
— Истинно... Я думаю, нужно ещё поставить воинские караулы на телеграф и в другие государственные учреждения.
— А разве на улицах не нужен порядок? Обычно всё начинается там... Значит, нужны солдатские патрули.
— А матросские? Мы чем хуже?
— И рабочие! Мы тоже не лыком шиты!
— Валяйте все вместе. Лишь бы сохранили порядок.
— Да здравствует Совет, наш маяк и защита!
— Товарищи, я с вами полностью согласен. Пока вся власть от земской Управы и городской Думы не перейдёт к Совету, не может быть уверенности, что даже у нас исключён случай, который привёл к петроградскому побоищу. Потому все ваши предложения надо выполнить обязательно, — сказал Арнольд и обратился к Медведеву с Агаровым: — Кризис власти достиг предела. Теперь её судьба в руках народа. Признавайтесь, с кем вы сейчас?
Нервно тиская фараонскую бородку, Медведев набирался духа, чтобы взорвать притихший зал роковыми словами. Пока он собирался это сделать, над столом президиума встал Агарев. Опасность момента обязывала любым способом сохранить во главе Совета Гольдбрейха. И он, будто в тяжком раздумье, медленно произнёс:
— Вы спрашиваете, с кем мы в столь ответственный момент?.. Что ж, от имени своей фракции честно отвечаю: мы с революционной демократией. Мы считаем, что в городе власть полностью должна принадлежать Совету. Да, именно Совету, стоящему на страже завоеваний революции. Однако это не противоречит убеждению, что в центре власть должна принадлежать Временному правительству, — единственному, кто способен противостоять кровавой диктатуре Корнилова.
— Всё-ё-ё я-а-асно-о-о... — пропел Арнольд и ободряюще подмигнул Медведеву. — Ваше слово...
После неожиданного заявления Агарева требовалось новое мнение. Эсеры пошли судорожно пошептаться за кулисами. Наконец Медведев тщательно протёр платком запотевшее пенсне, лицо, усы с бородкой и обескураженно признался:
— Увы, мы воздерживаемся...
— От чего? — хмыкнул Арнольд.
— Ну, вообще... От решения...
Подобного конфуза от бравых эсеров не ожидали. Напряжённо замерший зал всколыхнулся от хохота, совершенно развеяв былой авторитет социалистов-революционеров. Когда все отвели душу, Гольдбрейх в тон общему настрою замысловато поиграл бровями, словно начерченными углём, будто клизмы, важно надул розовые щёки и предложил:
