Все обречённо ждали, что ещё скажет бессильный председатель беспомощного Исполкома, Костя тоже переводил дух, медленно озирая замершую в трауре тысячеликую опору и защиту советской власти. Как в будущем выстоять без неё... Эта связь была настолько тесна, что разъединение равнялось верной смерти. Оглушительную, точно на большой глубине, тишину нарушил измождённый рабочий. Болезненно покашливая, он еле слышно сказал:
— Виной всему ваша власть... Если у нас будет нормальная революционно-демократическая власть, Америка и другие страны перестанут нам гадить. Исчезнет страх японского нападения. И жизнь станет нормальной, как раньше... Почему вы не учитываете всё это? Почему своим гонором да мечтами о мировой революции ставите нас под удар?! — с пронзительной болью крикнул он и на грани отчаянья заключил: — Так на кой хрен власть, коли она сулит нам лишь смерть от голода или иноземных штыков? Уступите её без греха другим! Пусть властью распоряжаются те, кто способен дать нам сносную жизнь!
От яростного крика заложило уши. Революционное сознание коллектива действительно не выдержало такой встряски. Удивлённый этим. Костя растерянно смотрел на искажённые лица и опушённые паром черно-белые ряды перекошенных ртов, которые истошно требовали:
— Во-о-о-он!..
Его впервые гнали прочь. И если бы покинул вагон, — отделался легко. Но сословное честолюбие удержало на месте. Честолюбие, обида и слепящее желание вразумить не понявших главное заставили Костю выслушать все обвинения вплоть до распятия Христа. Затем неотразимыми ответами он доказал, что даже один в поле — воин. От напряжения, казалось, бесконечного вечера даже Иосиф почувствовал себя так, будто не выпускал вторую смену клепальный молоток. А Костя ещё нашёл где-то силы в завершение по-мальчишески страстно воскликнуть:
— Многоуважаемые, дорогие товарищи, на всякий случай опять повторяю, что деньги для полного расчёта всех вас и оплаты ваших семейных билетов у нас есть! Это гарантирует сам Пётр Михайлович Никифоров — ваш прежний электромонтёр и нынешний банкир Исполкома!
Иосиф был старше, всю жизнь провёл среди рабочих разных национальностей, отлично зная, насколько они разноречивы, пестры и потому — трудноуправляемы. Даже без малейшего партийного влияния. А под его воздействием — тем более. Однако произошло чудо, которое сотворил бывший студент в голубой фуражке Петербургского университета. Иосиф первым осторожно тряхнул его руку за это и ещё охотней проводил домой. На всякий случай. Потому что за Костей увязался Вареник, неожиданно воспылавший желанием балакать хоть до полной победы мировой революции.
Главное благополучно разрешилось. Теперь следовало добыть необходимые деньги, чтобы уверенно чувствовать себя на предстоящем Исполкоме. Управляющий Госбанка, немногословный старик с апостольской бородой и нежно светящейся лысиной, прежде был довольно покладистым. Случалось, даже подсказывал, где можно взять льготный кредит. Однако на сей раз он восстал против неслыханного превышения власти, опустошающей собственную казну, и пригрозил отставкой. Возникла уже другая опасность. Для надёжности пришлось назначить в банк первого комиссара. На заседании Степанов-Бродский сам подтвердил наличие нужных девяти миллионов.
Несмотря на разгон Учредительного собрания, Медведев с Агаревым были уверены: вот-вот полностью возьмут власть. А много ли она значит при пустом банке? Сразу надо кого-то прижимать. Рабочих нельзя — нищи. Биржевиков тоже нельзя — восстановишь против себя всех солидных единомышленников. Посему следовало во что бы то ни стало сохранить государственный резерв банка. Темпераментный Агарев немедленно запротестовал:
— Это — безумие! На что вы обрекаете служащих Думы, Управы и остальных учреждений Приморья? По миру их решили пустить? Так сами толкаете людей на забастовки! В таком случае мы слагаем с себя всякую ответственность за последствия вашей очередной авантюры!
— В таком случае нам ничего не остаётся, как взвалить эту ответственность на себя, — обречённо промолвил Костя. — Ведь другого выхода нет.
Дальнозоркий Агарев наконец-то увидел за янтарным столом нового председателя Исполкома и окатил его желчью:
— Ах, какой отменный вздор несёт сей гениальный вьюноша!.. То ли он близорук, то ли попросту глуп. Вполне вероятно, удачно сочетает оба названных качества, не видя самого заурядного выхода: требовать с Питера деньги. Это рабочие Комиссариата Путей Сообщения. Пусть и расплачивается с ними...
— Питер сам еле дышит. Разумеется, у нас всё-таки хватило ума запросить Комиссариат. Вот его ответ... — спокойно показал Костя прискорбную телеграмму и даже слегка улыбнулся, намекая старому провокатору-моралисту, что его потуги втянуть в пошлую свару напрасны.
— Так из-за него мы тоже должны околеть? Логика, я вам доложу... Столица сама во всем виновата. И если она испускает дух, это вовсе не значит, что мы должны околевать заодно. Нет, вовсе не значит! — решительно повторил Медведев. — Посему я заклинаю вас внять голосу благоразумия и воздержаться от рокового шага, каковой может оказаться последним в вашей деятельности. Да, именно последним, ибо трудно представить, что народ согласится и дальше терпеть ваши фортели. Выборы в Учредительное собрание прекрасно показали: народ перестал жить под вашим р-р-революционным гипнозом, предпочитая, достойно оценить уже существующие блага щедрой демократии. И самое лучшее для вас — апеллировать к населению о перевыборах. Тем самым вы хоть однажды честно выполните свою роль несостоявшегося вождя.
— А во-о-о не хотите? — показал Раев здоровенный кукиш и поднялся с кресла. Огромный, с массивными плечами молотобойца, он лихо поправил на кудлатой голове незримый котелок, старательно сдул с пиджака невидимую пылинку и, таинственно погмыкивая, задумчиво прошёлся вальяжной походкой Медведева. Толстые губы что-то шептали, пальцы медленно загибались в подсчёте. Записав итог в книжицу, Раев степенно положил её в карман и кого-то увидел. Наверняка — собрата из мастерских. С радостной улыбкой страстно обнял его и воткнул в спину карандаш-кинжал. Отстранясь, брезгливо покосился на пол. Шевельнул ботинком лежащего. Довольно гмыкнул. Поправил пенсне, посмотрел, не запачкался ли. Тщательно вытер ногу о покойника. Насторожился... Отпрянув, невинно возразил: — Па-ардон, это не я. Он так и валялся тут. Хм, мастеровщина... Пьяный... Помочь? А вдруг... Нет-нет, я не могу взять на себя такую ответственность...
— Перестань юродствовать. Здесь не балаган, — делано возмутился Медведев точности изображённого.
— В том-то и штука. Так чего ж вы тут разводите дымагогию? Неча зря пустозвонить. Мы как-нито перебьёмся. Не привыкать. А людей неча маять. Костя, голосуй своё предложенье!
— Может, сначала всё-таки послушаем Фёдора Кузьмича Завьялова? Пожалуйста, истинный глас народа.
Тяжкая хмурь закоптила лицо Кузьмича. Внезапно свалившаяся беда пригнула седую голову. Чёрные глаза жёстко смотрели из-под нависших бровей. Лишь выцедив стакан воды, он нехотя признался:
— Хм, какой резон держать нас тут без толку, ради хальных убытков... Уж лучше впрямь ковать революционную мощь России в родной кузне. По уму всё это верно, правильно... Да ведь аж камень прирастает к месту, обрастает мохом... Ужель мне будет легче жить, когда вам станет ещё тяжелее... Вот в чём штука-то... Эх, вот куда я щас махнул бы на ваши деньги, так в Америку: набить рожу Вильсону... Ладно, не травите душу. Люди щас в таком состоянии, что уж и жись ни к чему... Скорей дайте им деньги. Пускай чуток угомонятся. Когда твёрдо сдержите обещанье? Я должен сказать это всем.
