Вспомнив разговор с Ленлопом, Костя убедился, что тот открыто предупреждал о неизбежности десанта. Всё же беспардонность высокомерного сэра взорвала. Он кинулся к консульству, чтобы выпалить Ленлопу в лицо, до какой низости сэр докатился вместе с японцами! Но застрял, увяз в людской гуще, немо замершей вдоль улицы до самых львов, перед которыми десантников радушно приветствовал сам Ленлоп. Все были неимоверно счастливы, что наконец-то ощутили подошвами твердь новой земли. Оркестр наяривал забористую музыку. Некоторые солидные граждане уже пустились в пляс. Это заставило Костю штопором двинуться к Ленлопу.
Несмотря на праздничное настроение, десантники вежливо преградили ему путь.
Такой промах лишь разозлил, толкнув к другому консульству. Надеяться, что сейчас Кикучи почему-то станет откровенней или честней — не имело смысла. Однако той же Москве может понадобиться любой официальный ответ. К тому же всё равно требовалось лично видеть, чем занят японский десант.
Ощетинясь штыками, он в несколько рядов с угрожающим видом окружил и без того неприступный особняк. По краю тротуара, лихо выпятив куриную грудь, важно прохаживался офицер в белых перчатках. Костя попросил его пропустить. Офицер выхватил из ножен клинок. Едва успев отпрянуть. Костя уже поодаль закурил для спокойствия трубку. Собравшиеся, особенно женщины, наперебой костерили его за глупость, с какой мог погибнуть. Значит, впрямь следовало действовать поумней. С трудом подобрав нужную фразу, Костя на почтительном расстоянии по-английски повторил просьбу доложить о нём Кикучи. Потянувшаяся к клинку рука вскинулась, отдав честь. Офицер кому-то крикнул.
Ожидание длилось ещё целую трубку. Наконец матросы расступились до приоткрытой двери. Ещё дольше пришлось ждать, когда на ковровой лестнице появится Кикучи. На сей раз — в смокинге, в белой сорочке, свободно повязанной чёрным галстуком. Однако он по-прежнему не счёл нужным снизойти совсем или пригласить к себе, а упоённо попыхивал сигаретой, будто вышел в сумрачный холл покурить. Таким был ритуал унижения. Насладившись им, Кикучи нормально по-русски сказал:
— Больше вам, товарищ Суханов, не надо беспокоиться о наших подданных. Теперь мы сами будем охранять их жизнь.
— Спасибо, господин Кикучи, избавили от лишней мороки. Но скажите, пожалуйста, как бы вы себя чувствовали, если бы в Токио высадился русский десант?
— У вас для этого нет причины.
— Имелась. Да ещё какая... Вспомните девяносто первый год, когда у вас гостил Николай II, тогда, правда, ещё цесаревич. Помните, как его в Оцу действительно среди бела дня хватил мечом по голове самурай Теуда Сацо? Чуть не убил будущего императора. Это было?
Кикучи то ли кивнул, то ли неопределённо повёл головой.
— Разве это не достаточно уважительная причина в отместку покарать Японию? Вполне. И момент был подходящий: мы — сильны, а вы — слабы. Однако великодушная Россия сочла столь прискорбный факт печальным недоразумением и не приняла карающих мер. Почему же вы, такие благородные, поступили так неблагодарно? Тем более, что сие абсолютно противоречит великой справедливости, провозглашённой императором Иосихито. Думаю, это едва ли украсит вашу историю, которой уже три тысячи лет.
— Наша благодарность заключается в том, что мы не намерены вмешиваться в ваши внутренние дела. Мы будем лишь охранять жизнь и имущество своих подданных, так как все действия Японии основаны исключительно на гуманности и стремлении к миру.
— Насколько я знаю, ваших подданных в городе гораздо больше десанта. Следовательно, придётся его увеличивать, а?
— Разве сейчас это трудно?..
— Хм, действительно... Как вы намерены осуществлять охрану?
— Патрули будут ходить по городу день и ночь.
— Месяц, год?
— Разве потом опасность для мира исчезнет?
— Значит, пока во Владивостоке будут жить японцы, патрули просто необходимы?
— Вы правильно рассуждаете. Приятно слышать умного человека.
— Это очень дорогое удовольствие для такой бедной страны. Значительно дешевле отправить своих подданных домой. Тем более, что они вернутся наверняка с радостью. Кому охота жить в чужом краю под постоянной угрозой смерти? Вы лично тоже выиграете, ибо навсегда исчезнет предлог нарушать международные законы, попирая неприкосновенность чужой территории. Правильно?
— Мы ваше предложение изучим внимательно.
— Так, пожалуйста, сообщите эту идею правительству. А мне взаимно будьте любезны сказать, когда же всё-таки десант вернётся на «Ивами»?
— Мы об этом крепко-крепко подумаем... Я надеюсь. Японское Императорское правительство учтёт вашу очень ценную идею и постарается поскорей осуществить её. Тогда десант сразу же вернётся на «Ивами».
Скверной была информация, чётко выражающая суть японской политики «даири» — расширения жизненного пространства. Лишь вежливый Кикучи мало походил на себя. Вполне вероятно, — от радости, что удалась авантюра. Причём — без единого выстрела. Возможно, и от великодушного стремления поглумиться над павшей жертвой. Трудно понять самурайскую душу. Но Косте почему-то всё убедительней казалось: на лестнице стоял не консул. То-то при всём благодушии не пожелал спуститься пониже, опасаясь разоблачения. Хотя где доказательства, что вчера хамил именно Кикучи? Разве знал его лично? Нет. Следовательно, была возможной очередная мистификация. Точно. Какая чрезвычайная нужда могла заставить самого консула встречаться с ним?.. Послал вместо себя любых чиновников — пусть потешатся над красным губернатором и почувствуют своё превосходство над «эта». Ведь японцы должны стоять выше всех даже на обычной лестнице!
Ещё поскрежетать зубами от самурайского иезуитства не дали сами японцы, уже начавшие следующий этап расширения жизненного пространства. По улицам двинулись пятёрки патрулей, под охраной которых проворные резиденты лепили на домах и заборах объявления адмирала Като. Народ вокруг них улюлюкал, свистел, ревел, тормозя движение, и тут же разрывал в клочья белые заплаты. Впустую пропадала усердная работа мокрых резидентов, оплёванных женщинами и мальчишками. Патрули тоже изрядно страдали — на их глаза и лица лучше было не смотреть. Это грозило ответными карами. Ведь японцы нетерпимы к любым оскорблениям. Тем более невыносимым, что русские люди, в ярости уничтожая листовки, даже не хотели узнать о сугубо мирных намерениях адмирала Като.
Но это было только начало. Весь колониальный опыт интервентов, привыкших всюду к рабскому смирению, здесь оказался напрасным. Революция и рождённая ею советская власть воскресили самосознание народа, укрепили его гордость. Всего несколько мучительных часов понадобилось людям, чтобы стряхнуть оцепенение растерянности. Грузчики Эгершельда немедленно прекратили разгрузку японских и английских судов. Улицы превратились в сплошные митинги, манифестации, которые двигались от консульства к консульству и Адмиральской пристани с единодушным требованием:
— Вон из города!
— Вон из бухты!
