— На ять! Перешёл с редьки на квас!
— А почему один?
— Так все наши записались в отряд громить Семёнова. Собираются щас... Потому Генрих поручил мне разделаться с думцами.
— Только оружие-то у тебя больно того... Вдруг не испугаются господа.
— Генрих сказал, что она в аккурат к моей бороде... — Кузьмич озадаченно повертел бердану, зачем-то дунул в ствол и пустился в размышления: — Ежели там сидят меньшевики, всё обойдётся. Ведь они люди конторские, не разбираются в ружьях. А вот ежели там эсеры... Ну, те петрят в оружии, могут потому заартачиться. Но всё одно, ку-уда им против рабочего класса с винтом!
— Тогда — полный вперёд! — улыбнулся Пётр.
По широкой мраморной лестнице, устланной мягкой ковровой дорожкой, прямо льнущей к ногам, они поднялись на второй этаж. Просторную приёмную сплошь украшали самые забористые лозунги февральской революции. Большой письменный стол секретаря пустовал. Неприсутственный день. Пётр был уверен, что Агарев после телефонного разговора тоже исчез, не желая встречаться. Для верности потянул массивную дверь с изысканной бронзовой ручкой. Из кабинета донёсся глуховатый голос городского головы, который злорадствовал:
— Пусть напоследок позабавятся, пусть... Надо же им показать своё всемогущество! Но для нас, господа гласные, сей грозный указ — тьфу... Не пригоден, извините, даже для сортира. Потому что за нами — сила всей союзной эскадры. Они прекрасно это знают и не посмеют нас тронуть. А ежели сдуру всё-таки решатся на очередную авантюру... Что ж, тем быстрей подпишут свой приговор, ибо отныне уже не пешки, а пушки решают судьбу короля. Карфаген должен быть разрушен, а его пепел — развеян по ветру!
Раздался гул восхищения, усиленный рукоплесканиями. Для полного ажура не хватало лишь криков «Бис!» и «Браво!» Грех прерывать ликование. Вдобавок опасно: кто-то не выдержит резкой перемены обстановки. Обождав, когда думцы деловито зашумели о способах сопротивления, если наглец вдруг объявится, Пётр переступил порог. Всех перекосило, передёрнуло. Возникла какая-то стеклянная тишь, в которой немо косоротился оцепеневший Агарев да слышалось сопение, кряхтенье обмерших господ, испускающих дух... Кажется, даже засмердило. Слабы и смешны оказались борцы за собственное благополучие. Чтобы случайно не добить их, Пётр миролюбиво поклонился:
— Добрый день, господа гласные. Рад видеть вас в полном сборе.
— Здесь идёт заседание... Ты кто таков? Почему вломился без позволения? — прохрипел Агарев, придерживая рукой дергающуюся голову.
— Как вы уже прекрасно знаете. Исполком считает Думу со второго сего мая распущенной. Мне поручено принять соответствующие дела. Я назначен комиссаром городского самоуправления. В Совет войдут сорок человек от профсоюзов, десять — от Владивостокского Совета и ещё десять — от квартиронанимателей. Профсоюзы должны выдвинуть лучших товарищей, на честность которых можно положиться. Я знаю: есть творческая сила в носителях физического и умственного труда. Вместе мы создадим орган, способный обеспечить нормальную жизнь города. Всё ясно-понятно? Тогда, господин городской голова, прошу сдать мне дела.
— Ничего я сдавать не буду! Ты разгоняешь орган, единогласно избранный народом прямым, равным и тайным голосованием! Это вопиющий произвол! Я протестую!
— Да, избранный почти единогласно... Неужели для того, чтобы полчища интервентов затоптали народ просто сапогами?
— Это насилие — контрреволюция чистой воды! Мы тебя знать не желаем! Вон отсюда!
— Ну, хватит бузить. Всё это уже набило оскомину. И так тянули свою лямку дольше всех в России. Аж умаялись... Теперь отдохните. Так что будьте любезны подчиниться решению Исполкома.
— Я подчинюсь лишь вооружённой силе!
Вспомнив недавнее изречение Медведева, Пётр так же скорбно произнёс:
— Гм, вот она, печально знаменитая расейская натура... В цивилизованных странах принято, что банкроты сами благоразумно уходят со сцены. А у нас принято ждать, когда подымут на штыки! Дорогой Алексей Фёдорыч, ваше желание для меня свято.
В приоткрытую дверь Пётр кивнул Кузьмичу. Тот важно вошёл, сурово оглядев господ, грозно пристукнул о пол берданкой. Какой-то смельчак наконец возмутился:
— Узурпатор! Ты направляешь свои штыки на избранников! Мы всё равно не сдадим своих полномочий!
— Пожалуйста, оставьте их при себе, только освободите помещение. Ну, прошу, господа, прошу...
Заложив руки за спину, Пётр отошёл в сторонку, чтобы не помешать им. Однако думцы не торопились воспользоваться этим. Они всё дружней поносили проклятого каторжника и самозванную советскую власть, которая держится лишь благодаря самодержавному насилию. Кузьмич послушал, послушал господскую ахинею и, решив, что пора действовать, по-настоящему долбанул прикладом в паркет.
Жахнул выстрел. Пуля продырявила потолок рядом с люстрой. Потряхивая головой, Агарев уставился туда. Затем пригрозил Петру:
— Ты скоро за это поплатишься! Господа, мы вынуждены подчиниться вооружённой силе! Считаю экстренное заседание городской Думы и Управы отложенными до следующего заседания!
Он резко надел чёрный котелок, нервно одёрнул чёрный же сюртук и с гордо поднятой головой направился к двери. За ним потянулись остальные. Кузьмич довольно пропустил мимо себя процессию, насмешливо приговаривая:
— Ишь, расшеперились, индюки... Хватит нам очки надевать... Брешите на улице...
Озорно присвистнув вслед последнему думцу и, помахав картузом, развеял оставшийся дух. Пётр облегчённо подмигнул:
— Понял, батя, что мы сотворили с тобой?
— Как, сынок, не понять... Редкое, доложу тебе, удовольствие шугануть этих шершней... Ведь моя жизнь уже на излёте... Вдруг на тебе: угодил в цель! Прямо радёхонек, что так подфартило. Ей-бо! — усердно перекрестился Кузьмич и предложил: — Ну, ты делай что надо, а я у двери постою. Ну, они надумают явиться с подмогой...
— Всё может быть.
Пётр обошёл кабинет, рассматривая громоздкие шкафы с книгами, какими-то фолиантами. Открыл ящик письменного стола, где лежало несколько галстуков и грязных воротничков Агарева. Перелистал папки, набитые копиями протестов на самоуправство Исполкома и почти ежедневными слёзными призывами к союзникам о помощи, ибо мощные демократические государства не могут, не имеют морального права в такой драматический момент оставлять на произвол судьбы ещё слабую российскую демократию. Это — великий грех! Вот, оказывается, и всё, чем в основном занимался ретивый городской голова. Зазвонил телефон. Какой-то иностранец вальяжно пробасил:
— Добрый день, мистер Агарев...
— Его здесь уже нет. Вас слушает городской комиссар Никифоров. С кем имею честь?..
— Как? Почему? Откуда взялся какой-то комиссар?
— Дума вместе с Агаревым канула в Лету. Отныне вместо неё существует городской Совет. Я — комиссар...
