В Иль-де-Франс, плодородном регионе вокруг Парижа, подсечно-огневое земледелие (поля оставляли после двух урожаев) существовало еще в начале XII века (Duby 1968). И на окраинах континента, в северной России и Финляндии, его практиковали еще в XIX веке, а в некоторых местах и в двадцатом (Darby 1956; Tvensberg
1995) (рис. 3.18). Нежелание расширять культивацию лучше всего видно по тому, что крестьяне, обитающие в низинах, не стремились занять ближайшие горы или болота. Деревни в Европе эпохи Каролингов были перенаселены, и зерна постоянно не хватало, но за исключением отдельных регионов Германии и Фландрии никто не пытался создать новые поля за пределами самых легких для обработки земель (Duby 1968). Более поздняя история Европы полна волнами германских миграций из плотно населенных западных регионов. Вооруженные более современными отвальными плугами, мигранты осваивали территории, которые аборигены – крестьяне Богемии, Польши, Румынии и России – считали непригодными для земледелия и создавали источники для национальных конфликтов в будущем.
Расширение обрабатываемых земель требовало больших вложений дополнительного труда, но как правило одноразовые энергетические инвестиции были всего лишь малой частью того, что понадобилось бы потратить на выращивание нескольких сортов растений, удобрение, террасирование, ирригацию или поднятие полей при интенсификации сельского хозяйства. И поэтому даже в сравнительно густо заселенных регионах Азии и Европы требовались тысячелетия, чтобы перейти от экстенсивного оставления земли под паром к севообороту и интенсивному растениеводству В Китае каждая династия в первые годы провозглашала политику расширения обрабатываемых земель в качестве первоочередной меры, необходимой, чтобы прокормить растущее население (Perdue 1987). В Европе оставление под паром 35–50 % земли было все еще распространено в начале XVII столетия. Более интенсивный трехгодичный севооборот сосуществовал в Англии с двухгодичным с XII века и одержал победу только в восемнадцатом (Titow 1969).
Рисунок 3.18. Подсечно-огневое земледелие в Европе конца XIX века. На этой фотографии, сделанной И. К. Инха в 1892 году в Эно, Финляндия, женщины выжигают склон перед тем, как он будет вспахан и засажен зерновыми или корнеплодами
Ничего удивительного, что переход от кочевого к оседлому земледелию и его дальнейшая интенсификация происходили обычно в первую очередь в районах с худшими почвами, с меньшим количеством пахотных земель, скудными или неравномерными осадками. Давление окружающей среды и высокая плотность населения определенно не могут объяснить каждый случай и тем более время появления того или иного усовершенствования в сельском хозяйстве, но прямая связь очевидна. Отличный ранний пример пришел к нам из археологических находок в северо-западной Европе. Существуют очевидные свидетельства того, что переход от неолита к бронзовому веку начался в регионах, где было мало пахотной земли, на территории современных Швейцарии и Британии (Howell 1987).
Изобилие земельных ресурсов в центральных областях культуры Сена-Уаза-Марна привело к дальнейшему расширению экстенсивного растениеводства, а вовсе не к его интенсификации и последующей централизации. Археологические находки также показывают, что интенсификация у майя Юкатана началась там, где почва была либо очень плохой (сухой), либо очень плодородной (и увеличивалась плотность населения), а не там, где все шло в среднем хорошо (Harrison and Turner 1978). Исторические записи говорят о том же: интенсификация обычно происходила в первую очередь либо в суровой окружающей среде (пустынный или полупустынный климат, плохие почвы), либо в регионах с большой плотностью популяции.
Например, провинция Хунань с хорошими аллювиальными почвами и обильными в норме осадками в наши дни является одним из крупнейших производителей риса в Китае. В начале XV века – более чем через тысячелетие после того, как в сухой и склонной к эрозии долине реки Вэйхэ (где расположен Сиань, старейшая династическая столица страны) перешли к интенсивному земледелию, – она была все еще малонаселенным фронтиром. И крестьяне в густонаселенной Фландрии на столетие или два опережали современников из Германии и Франции в том, что касалось осушения болот и использования удобрений (Abel 1962). Все эти факты можно обобщить как фундаментальное предпочтение крестьянских сообществ минимизировать количество труда, необходимого для того, чтобы получить базовый рацион и минимум собственности для выживания. За исключением культурных различий, все крестьяне традиционной эпохи вели себя как азартные игроки. Они пытались удержаться на скользком краю излишка пищи слишком долго, ставя на то, что погода даст возможность получить хороший урожай и через год. Но учитывая низкую продуктивность полей и сравнительно высокое соотношение семена/ жатва, они время от времени проигрывали, и часто катастрофически.
Подобный шаблон поведения – достижение минимального уровня продовольственной безопасности и материального благополучия с наименьшими затратами физического труда – назвали (Seavoy 1986) «компромиссом существования». Вторым ключевым компонентом такой стратегии, нацеленной на снижение труда на душу населения, является высокий уровень рождаемости. Энергозатраты на беременность и выращивание еще одного ребенка пренебрежимо малы по сравнению с его трудовым вкладом, а тот можно получать с очень раннего возраста. Как замечает исследователь (Seavoy 1986, 20): «Иметь много детей и передавать им трудовые обязанности как можно раньше является высокорациональным поведением в крестьянских обществах, где хорошая жизнь равняется минимальным трудовым затратам, а вовсе не обладанию большим количеством имущества». Но упорное подчеркивание того факта, что крестьяне всегда и всюду рассматривали праздность как первичную социальную ценность, неприемлемо. Схожим образом, другой исследователь (Clark 1987), очевидно, не имея представления о гипотезах коллеги, попытался объяснить значительную разницу между продуктивностью сельского хозяйства в начале XIX века в США и Британии с одной стороны и в Восточной Европе с другой почти исключительно тем, что в англоязычных странах люди быстрее работали. При таких необоснованных обобщениях не берется во внимание влияние многих других важных факторов. Условия окружающей среды – качество почвы, количество осадков и их распределение по сезону, доступность земли на душу населения, удобрения, пища, возможность использовать тягловых животных – всегда вносили значительные коррективы. И точно так же влияли социоэкономические особенности (форма землевладения, налоги, барщина, собственность на животных и доступ к капиталу) и технические инновации (лучшие агрономические методы, селекция животных, плуги, устройства для культивации и жатвы).
Некоторые из этих факторов были учтены при убедительном пересмотре (Komlos 1988) более ранних обобщений. Без сомнений, многие культуры придавали малую социальную ценность физическому труду по обработке земли, и существовали важные различия в скорости работы между традиционными формами земледелия. Но эти выводы вырастают из сложной комбинации социальных и экологических факторов, а не только из упрощенного различия между склонными к праздности пейзанами, лишенными мотивации к накоплению материальной собственности, и трудолюбивыми фермерами, которыми движет желание накопить как можно больше.
