– Кровь!
И тут в дверь нашего класса начинают бешено ломиться. В коридоре кричат учителя, швабра от рывка разлетается пополам, и к нам врывается весь педсовет во главе с Елизаветой, нашей классной руководительницей. Увидев меня, она так побледнела, что я даже испугалась за неё. Сначала она лихорадочно ощупала мои конечности, велела кому-то позвать медсестру, а потом затрясла меня, как грушу, даже голова заболталась. А Елизавета вдруг заплакала и отвернулась. Ну дела… Она часто так: злится, орёт на меня не меньше Ирины, а потом вдруг так жалостливо посмотрит, хоть сама плакать начинай.
Я уже почти ничего не видела левым глазом, его закрывал большой рог, быстро прораставший на моём лбу. Учителя топтались вокруг нас по хрустящим стёклам, мальчишки онемели от страха, жались к стене, как на построении. Только Колька Семёнов, взявшийся неведомо откуда, удивлённо таращился на меня.
Но как только взрослые убедились, что мы все живы и с целыми костями, прозвенел звонок на урок, и все разошлись, одна Елизавета осталась с нами. Она и раньше-то меня с трудом переваривала, а теперь просто с ненавистью смотрела, а слёз и след простыл.
– Конечно, Дружинина… Что ещё можно было от тебя ожидать? Тебе мало твоих тренировок, тебе надо ещё и в школе аттракцион устроить!
Наташка, а за ней и мальчишки что-то неразборчиво лепетали, что, мол, виновата не только я, что это все виноваты, но Елизавета просто отмахнулась. И в итоге я, вся вымазанная йодом, с перевязанной рукой и с гигантским рогом на лбу слышу приговор:
– Завтра придёшь с матерью!
Я промолчала.
Елизавета тут же спохватилась.
– Хотя… Придёшь с тренером. Как там её зовут? Всё время забываю…
– Ирина Николаевна…
– Так вот. Без Ирины Николаевны в школу можешь не приходить.
Я киваю. Хорошо, я больше в школу не приду.
Это было в четверг. В пятницу и в субботу я в школу не ходила. Ровно неделя, как не появляюсь на тренировках. И о чём только Ирина думает, сбор должен со дня на день начаться… Круто я влипла, ничего не скажешь. Ирина, конечно, заводится с пол-оборота, но ведь я тоже, как говорит Бабаня, «не подарок»: в другой раз не то чтобы назло – из принципа по-своему делаю…
А может быть, взять и прийти в зал как ни в чём не бывало? Нет, такой номер, конечно, не пройдёт. Девчонки расспрашивать начнут, да и тренеры тут же полезут со своими душеспасительными беседами. На Павла Дмитриевича стыдно смотреть будет, всё-таки старший тренер, а как Ирина поступит, вообще неизвестно: может сразу из зала выгнать, а может неделю головы в мою сторону не повернуть. Но ведь в этот раз она сама виновата, кто её просил рукам волю давать?! А когда она сама виновата, она всегда за мной приходит. Перебесится, перезлится – и придёт. Что ей без меня делать? Снова на набор идти, искать талантливых шестилеток и потом тащить их семь лет, пока они до моего уровня дорастут? Не может быть, чтобы она за мной не пришла!
Анной меня назвали в честь нашей соседки Анны Сергеевны. Она старенькая, очень добрая, меня, можно сказать, вынянчила. Когда я была маленькая, я не могла выговорить «баба Аня», сократила одну букву, и получилось «Бабаня», так мы её и зовём – Бабаня и Бабаня… У Бабани в нашем городе родственников нет, сама она работает в детских яслях медсестрой. Меня очень любит, всегда следит, как я одета, что ела сегодня, делала ли уроки. Мы с мамой тоже её очень любим, она просто как наша родная семейная бабушка. Кроме нас, есть у Бабани где-то в деревне совсем старый брат, она к нему иногда ездит.
Бабаня вместе со мной очень переживает, что мама пьёт. Сколько раз она ссорилась с ней, ругала её, выгоняла маминых гостей из нашего дома, плакала даже. Она как-то уговорила маму устроиться на лечение, но из этого ничего не получилось. Наше несчастье в том, что мама никогда не спорит, она и со мной, и с Бабаней во всём соглашается, но только мы за дверь – в доме опять появляются её гости.
Ясли, в которых работает Бабаня, – круглосуточные, она часто не ночует дома, а мамины гости этим пользуются. Я тоже часто уезжаю, да они на меня не обращают внимания. Что я с ними могу сделать? Вот и сегодня в нашей комнате сумасшедший дом. Бабаня только что пришла после суток, и я вижу, что она очень устала и что у неё сразу испортилось настроение, но она при мне сдерживается. Посадила меня на кухне покормить, а сама злится и прислушивается.
Потрогала мою шишку, покачала головой.
– До сих пор не проходит…
Про канат и выбитую раму я ей давно рассказала, с таким фонарём разве что-нибудь скроешь! Правда, мама мой рог до сих пор не заметила. Она работает на стройке, встаёт на работу очень рано, уходит, когда я ещё сплю, а по вечерам пьёт вот уже больше недели. А сегодня суббота, эти гости теперь до утра. Одна надежда на Бабаню: может, разгонит…
Про то, что на тренировки не хожу и школу прогуливаю, я, конечно, Бабане ни гу-гу… Они с Ириной очень уважают друг друга. Бабаня тут же отправила бы меня в зал. Чтобы никому не попасться на глаза, я три прошедших дня шаталась на другом конце города. У меня ещё с прошлого сбора остались кое-какие деньжата, вот на них и жила. Поела пару раз в пирожковых, а сегодня так замёрзла и устала, еле домой дотащилась. Врать Бабане стыдно, но правду говорить тоже нельзя. Я поела, отогрелась, ноги стали тёплыми и тяжёлыми, потянуло в сон, и я буквально повалилась из-за стола.
– Ну, подруга, – засмеялась Бабаня, – иди ко мне, ложись спать. Авось гости наши сами разойдутся, а то и разогнать недолго.
У меня глаза сами закрывались, я побрела в комнату Бабани, но тут раздался истошный мамин крик. Бабаня бросилась в нашу комнату, распахнула дверь. Один из маминых друзей, совсем пьяный мужик, лупил её по голове уже разбитой бутылкой. Мама мотала окровавленной головой и кричала. В комнате были ещё какие-то люди, я их не разглядела. Я перелетела через порог и вцепилась зубами в руку дядьки. Он вскрикнул от неожиданности и, не выпуская обломка бутылки, попытался отпихнуть меня, но я висела на его руке, как бульдог. Он сильно пнул меня коленом, но тут уж Бабаня кинулась на него. Остальные гости куда-то мгновенно исчезли. Мама сидела на стуле и, плача, раскачивала головой. Кровь стекала по спутанным волосам, у её ног набежала целая лужа. Мужик стоял перед ней, худющий, страшный, облезлый какой-то, и тупо глядел перед собой. Бабаня крепко держала меня за плечи, а я, как загипнотизированная, не сводила глаз с бутылки, которая по-прежнему была в руках у этого дядьки. Её рваные оскольчатые края страшно торчали во все стороны. Потом я услышала, как Бабаня в коридоре звонит в полицию и в скорую помощь. Полиция приехала быстро, дядьку куда-то увели, а главный полицейский сел писать протокол.
Он о чём-то спрашивал меня, но я его не понимала. Только чувствовала, как мелко и часто стучат мои зубы. Бабаня склонилась над маминой раной, выстригала ей волосы, слипшиеся от крови.
Потом Бабаня налила мне валерьянки, сама тоже выпила, держась рукой за сердце. Приехала скорая. Молодая докторша брезгливо ощупала мамину рану и сказала Бабане:
