– Как там у тебя с биологией? – спросила мама.
Биология была адом. Надо было заучивать наизусть бесконечные названия гормонов и всего, за что они отвечают, а у меня даже времени не было изготовить карточки для запоминания, потому что все оно уходило на вырезание газетных заметок.
– Отлично.
– А как «Знакомство с Уолл-стрит»? – спросил папа.
К нам на урок приходил тип из «Беар Стернс»
[11] – тощий, лысый, с золотыми часами на запястье. Он сказал, что если мы собираемся в будущем заниматься финансовой деятельностью, то придется впахивать и соображать быстрее, потому что уже сейчас компьютеры способны принимать инвестиционные решения, а в будущем программы окажутся повсюду. Он спросил, кто из нас ходит на информатику, и руки поднял весь класс, кроме меня и одной девочки, которая не говорила по-английски.
– Отлично, великолепно, – сказал тот тип. – А вы двое останетесь без работы, ха-ха-ха. Учите информатику!
«Пожалуйста, пусть я умру прямо сейчас», – пробормотал я про себя, не в силах справиться с тем сумбуром, который все заполнял и заполнял мою голову. Тогда я еще не знал, что так начинается Зацикливание, впрочем, в тот раз оно было не такое уж сильное.
– «Уолл-стрит» – отлично, – ответил я отцу, сидевшему напротив.
Ресторан, где мы сидели, находился в Бруклине и упоминался в статье Times, которую я недавно прочитал для проекта. Я понимал, что он нам не по средствам, поэтому закуску не стал заказывать.
Тунец и шпинат бурлили в желудке. Я напрягся всем телом. Зачем я тут сижу? Почему не занимаюсь какими-нибудь уроками?
– В чем дело, солдат?
– Я не могу это съесть, хоть и знаю, что должен смочь.
– Живо ешь. Через «не могу»!
– Я не могу!
– А знаешь почему?
– Почему?
– Потому что попусту тратишь время, солдат! Потому что армия США не для кастрюлеголовых! Ты целыми днями торчишь в доме своего сексуально озабоченного дружка, а когда возвращаешься оттуда, то уже не способен заниматься тем, чем должен!
– Я знаю, знаю. Только не понимаю, как у меня получается быть таким амбициозным и таким ленивым одновременно.
– А я скажу тебе как, солдат. Это потому, что никакой ты не амбициозный. Ты просто ленивый.
– Мне нужно выйти, – сказал я родителям и понесся через зал таким быстрым-быстрым шагом человека, которого вот-вот вывернет, – в последующий год я отточил эту походку до совершенства. И вот я влетел в хромированную уборную, и меня вырвало в унитаз. Потом сел, выключил свет и помочился. Вставать не хотелось. Да что со мной такое? Где я напортачил? Хватит курить травку! Хватит зависать у Аарона! Я должен стать машиной.
Я не выходил из кабинки до тех пор, пока кто-то не постучал в дверь.
Вернувшись за стол, я сказал:
– Мне кажется, что у меня, наверное, это… депрессия.
Двенадцать
Моим первым врачом был доктор Барни – толстенький коротышка с бесстрастным морщинистым лицом серьезного гнома.
– На что жалуешься?
Он откинулся на спинку серого стульчика. Вопрос был довольно казенный, но доктор задал его так мягко и участливо, что я проникся к нему доверием.
– Мне кажется, у меня серьезная депрессия.
– Так-так.
– Все началось осенью.
– Понятно. – Он черканул какие-то пометки в блокноте. Тут же на столе стояла кружка с надписью «Зипрекса», я подумал, что более безумного медицинского названия я в жизни не слышал. (Потом оказалось, что это лекарство для психов; может, какой-то пациент называл своего доктора «Зипрексой», так и придумали это название?) В кабинете доктора Барни все было фирменное: клейкие листочки для заметок с надписью «Паксил», ручки «Прозак» и даже настольный календарь со словом «Золофт» на каждой странице.
– Я поступил в такую школу, о которой мечтает каждый. Вроде бы – живи да радуйся, – продолжал я, – но я, наоборот, начал психовать и с тех пор чувствую себя все хуже и хуже.
– Так-так. Вижу, ты заполнил анкету.
– Да.
Я держал в руках анкету, которую мне дали в приемной. Это был стандартный опросник, который выдают всем, кто пришел в первый раз в Центр психического здоровья, расположенный одном из центральных зданий Бруклина. Анкета, призванная оценить мое психическое состояние, состояла из кучи вопросов по поводу эмоций, которые пациент испытывал за последние две недели, c четырьмя окошками для ответа на каждый. Например: «Вы чувствуете отчаяние и беспомощность. У вас проблемы с аппетитом. Вам сложно справляться с повседневной рутиной». Под каждым пунктом нужно было выбрать один из ответов: 1) никогда, 2) иногда, 3) почти каждый день, 4) постоянно.
Я заполнил анкету, практически везде выбрав третий или четвертый варианты.
– Эту анкету будешь заполнять в каждый приход, чтобы мы могли отслеживать твое состояние, – продолжал доктор Барни. – А сейчас мы обсудим один из твоих ответов, который меня особенно беспокоит.
– Да?
– Под пунктом «У вас возникает желание покончить жизнь самоубийством или причинить себе вред» ты отметил третий вариант: «почти каждый день».
– Ну да, только вред я себе причинять не хочу. Не собираюсь я себя резать или еще какой-то ерундой заниматься. Если я захочу это сделать, то просто сделаю.
– Покончишь с собой.
Произнесенное вслух, это прозвучало довольно странно.
– Да.
– У тебя есть какой-то план?
– Бруклинский мост.
– То есть ты прыгнул бы с Бруклинского моста.
Я кивнул.
– Я там уже бывал.
– И как давно ты испытываешь это желание, Крэйг?
– В основном с прошлого года.
– А до этого?
– Ну… это у меня несколько лет уже. Просто раньше не лезло в голову так настойчиво. Я думал, что такие мысли… ну, как бы это сказать… часть взросления, что ли.
– Мысли о самоубийстве?
Я кивнул.
Доктор Барни внимательно посмотрел на меня, поджав сморщенные губы. Почему он так серьезно к этому отнесся? Разве кто-то в детстве не думал о самоубийстве? Как вообще можно расти и взрослеть в нашем мире, ни разу об этом не задумавшись? В конце концов, так поступили многие из вполне успешных людей: Эрнест Хемингуэй, Сократ, Иисус. Даже до поступления в Академию я думал, что будет круто отмочить такой номер, если когда-нибудь стану по-настоящему знаменитым. Например, продолжу делать свои карты, однажды они попадутся на глаза какому-нибудь ценителю искусства, который решит раскрутить их и продавать за сотни тысяч долларов, и вот если я покончу с собой на пике популярности, то мои карты взлетят в цене до миллионов долларов и даже без моего участия. Тогда после меня осталось бы что-то, что говорит само за себя, как Бруклинский мост.
