Он снимает с тележки тонометр и меряет мне давление – тонкие пальцы ложатся на мой пульс. Потом аккуратно записывает на листке: 120/80.
– Сто двадцать на восемьдесят – здоров как бык, да? – спрашиваю я.
– Ага, – улыбается Смитти, – но лучше быть здоровым как человек.
Он сворачивает тонометр и говорит:
– Сиди тут, сейчас позову медсестру.
– Медсестру? А ты тогда кто?
– Я дневной смотритель отделения.
– И что это за отделение?..
– Взрослое психиатрическое отделение временного пребывания.
– Вроде отделения для содержания психов?
– Не содержания, а лечения. Медсестра все тебе расскажет.
Он выходит из кабинета, а я остаюсь заполнять анкету: имя, адрес, номер социального страхования. А дальше – стоп! Я уже это видел! Вопросы как в опроснике у доктора Барни: «Вы чувствуете, что не способны справиться с повседневными делами» – 1) никогда; 2) иногда; 3) почти каждый день; 4) всегда.
Да чего там – я же попал в больницу: отмечаю четвертый ответ во всех вопросах, а их там штук двадцать. Но на вопросы про членовредительство, алкоголь и наркотики я отвечаю по-другому. («Никогда никому не говори, что куришь травку, – как-то сказал мне Аарон. – Как бы ты им ни доверял, об этом ни слова, а то попадешь в список ФБР». Про травку не упоминаю – правило есть правило.) У меня все заполнено, и тут заходит улыбчивая коренастая темнокожая медсестра с туго заплетенными афрокосичками. Она говорит с сильным вест-индским акцентом:
– Крэйг, я здешняя медсестра, Моника. Задам тебе пару вопросов, ага? Про самочувствие и все такое, чтобы понять, как тебе помочь.
– Угу, я э… – Наступает мой черед отстоять себя. – Я не на шутку психанул, потому и пришел. Записался там внизу, в приемном, но, знаете, когда подписывал, не совсем понимал, куда иду. А меня привели сюда, и что-то я не совсем уверен, что…
– Погоди, дорогуша, давай-ка я тебе кое-что покажу.
Медсестра Моника нависает надо мной, хотя она такая маленькая, что мы оказываемся с ней почти вровень, и вытаскивает копию документа, подписанного мамой часом ранее.
– Видишь вот это? Подписано, что ты добровольно поступаешь на попечение психиатрического отделения госпиталя «Аргенон», так?
– Ага…
– А тут, видишь? Написано, что тебя выпишут на усмотрение доктора согласно плану выписки.
– То есть я не выйду, пока меня доктор не отпустит?!
– Погоди. – Она садится. – Если ты понимаешь, что тебе здесь не место, через пять дней напишешь письмо, мы называем его «пятидневное обращение». Объяснишь в нем, почему тебе тут не место, мы его посмотрим и выпустим, если посчитаем, что ты готов выйти.
– То есть я тут на пять дней минимум?
– Некоторые и через два дня выходят. Но уж точно не больше чем через тридцать.
Вот блин! Но мамина подпись стоит, что тут еще скажешь. Опускаюсь на стул. Еще утром я был нормальным, обычным подростком, а теперь полюбуйтесь – психбольной. Правда, вы знаете, что я не был таким уж нормальным. Так что ладно. А, нет, не ладно! Это, блин, хреново. Это капец как…
– Теперь поговорим о том, почему ты сюда попал, – продолжает допрос Моника.
Я рассказываю.
– Когда ты последний раз лежал в больнице?
– Года четыре назад. Меня сбили санками.
– Значит, с психическими расстройствами ты раньше не лежал?
– Не-а.
– Хорошо. А теперь посмотри на эту шкалу, видишь?
У нее на листочке небольшая шкала от нуля до десяти.
– Это градация физической боли. Подумай, испытываешь ли ты какую-либо физическую боль прямо сейчас, и оцени ее от нуля до десяти.
Я всматриваюсь и вижу, что напротив нуля написано «боли нет», а напротив десяти – «невыносимая, мучительная боль». Тут я вынужден заткнуться.
– Ноль, – выдаю я.
– Чудненько. А теперь самый важный вопрос, – она наклоняется, – до того, как ты сюда пришел, не пытался ли ты себе навредить?
И тут я понимаю, что это и правда важный вопрос. Не исключено, что от того, как я на него отвечу, будет зависеть, поместят ли меня в нормальную комнату с теликом или в специальную, где людей привязывают ремнями к кровати. И я как можно более отчетливо произношу:
– Нет.
– И не принимал ничего? Не пробовал ничего для хорошего сна?
– Для чего?
– Ну, для хорошего сна, знаешь. Так они это называют. Это когда глотаешь кучу таблеток, запиваешь алкоголем и…
– А, нет, – поспешно говорю я.
– Ну и хорошо, – говорит она. – Никто не хочет, чтобы ты умирал. Подумай, чем тебя наделила природа, подумай, на что способны твои руки и ноги.
И я думаю. Представляю, как мои руки подписывают документы, а ноги сгибаются и разгибаются, когда я, опаздывая, несусь на урок. Да, я определенно способен на кое-что.
– А теперь у нас обед, – говорит Моника. – Ты христианин?
– Э, да.
– Вегетарианец?
– Нет.
– Хорошо, значит, никаких особых требований в питании. Теперь читай. – Она протягивает четыре листа. – Это правила поведения в отделении.
Выхватываю взглядом 6-й пункт: «Пациенты должны быть гладко выбриты. Бритье осуществляется после завтрака, под присмотром персонала».
– Не знаю, заметил ли ты первый пункт?
– Э… мобильные телефоны в отделении запрещены?
– Именно. У тебя есть мобильный?
Телефон лежит в кармане, я чувствую его приятную тяжесть. Как не хочется с ним расставаться: он единственное, что делает меня мной. Кто я без моего мобильного? Я останусь без друзей, потому что не помню на память их номера. Практически без семьи – их номера я тоже не помню, даже домашний. Дикий зверь, да и только.
– Давай его сюда, – говорит Моника. – До выписки он будет храниться в твоем шкафчике или можешь отдать родственникам, когда придут тебя навестить.
Я выкладываю телефон на стол.
– Отключи, пожалуйста.
Я сдвигаю панель телефона, чтобы нажать кнопку выключения, и вижу два сообщения в голосовой почте. Интересно, от кого они? Нажимаю «выкл». Пока, телефончик.
– А теперь самое важное – у тебя есть при себе колюще-режущие предметы?
– Ключи считаются?
– Туда же, к телефону. Положим на хранение.
Я звучно шмякаю ключи на стол, в общую кучу, которую Моника смахивает в серый пластиковый лоток, как делают служащие в аэропорту.
– Отлично. Подумай, может еще что-то есть?
«Моника, да у меня же остался только бумажник и шмотки, что на мне», – думаю я и отрицательно мотаю головой.
