– В Нижнем Ист-Сайде это было, но не рисуй его, – говорит Бобби. – Не хочу туда возвращаться.
– Вполне понятно. А где бы ты хотел жить?
– В Верхнем Ист-Сайде, с богатеями всякими, – отвечает он.
– Ха! Я тоже, – соглашается с ним Джонни.
– Нет, погоди, ты играешь на гитаре, – вспоминаю я. – Гитару и получишь.
– О, класс.
Я приступаю. Сначала мозг Джонни, ему я рисую гитару, образованную улицами: диагональная дорога упирается в тело, а большой, широкий бульвар я располагаю на месте шеи, голова будет в виде парка. Теперь Бобби. Верхний Ист-Сайд я знаю хорошо: он находится на Манхэттене, и самое интересное, что в нем есть, – это Центральный парк, его я и рисую в голове с левой стороны. Потом пускаю сетку улиц с престижными домами. Где-то там же должен быть Музей Гуггенхейма, и я отмечаю его стрелочкой. Потом ставлю рядом с ним крестик, а дома там стоят по двадцать миллионов, и пишу «Нора Бобби».
– Нора Бобби! Да, вот так! Тут я и поселюсь. – Он поднимает руки. – Повышаем уровень.
– Держите, – я вручаю им листок.
– А кто его возьмет? – спрашивает Джонни. – Нам его порвать, что ли?
– Нет, чувак, он для нас обоих, потому что мы друганы, – объясняет Бобби. – Я сделаю копию.
– А тут есть ксерокс?
– Нет, нету! Я скопирую, когда выйду отсюда.
– И что ты мне дашь?
– Копию!
– Не хочу я копию!
– Ну ты на него посмотри, ничем не угодишь…
– Бобби! – прерываю я его. – А вы с Джонни не дадите мне свои телефоны, чтобы созвониться, когда выпишетесь отсюда?
Джонни начинает что-то говорить, но Бобби обрывает его на полуслове:
– Нет, Крэйг, это не очень хорошая идея.
– Что? А почему?
Он вздыхает.
– Я был в этой больнице не раз, знаешь?
– Ага.
– Тут неплохо, я хочу сказать, кормежка тут что надо, лучше не бывает, и люди тут хорошие… Но это все равно не то место, где стоит заводить друзей.
– Но почему? Я же познакомился с вами, а вы – прикольные чуваки!
– Ну да, но ты представь: если ты позвонишь мне или Джонни, а мы будем обдолбанные, или обколотые, или снова будем здесь, или просто исчезнем.
– Ну, так себе, конечно, перспектива.
– Видел я уже такое. Просто запомни нас, ладно? Если мы встретимся в обычном мире, будет только хуже. Тебе будет за меня стыдно, а я… – Тут он улыбается. – Может, мне за тебя тоже будет стыдно, если ты не будешь держать себя в руках.
– Ладно, спасибо. Значит, точно не оставите номера?
Бобби мотает головой:
– Если будет надо, мы обязательно встретимся.
Джонни жмет мне руку и спрашивает:
– Что он там сказал?
Последним в очереди стоит Джимми.
– Я скажу тебе, я уже говорил? Поставь на эти числа…
– И оно придет к тебе! – подхватываю я.
– Истинно говорю! – улыбается он.
Джимми, да. Что же в голове у Джимми? Хаос. Я прорисовываю его почти лысый череп, потом плечи и приступаю к самому сложному: в одном месте встречаются сразу пять скоростных шоссе, прорезающих его голову от уха до уха. Сложные, в виде спагетти, развязки шоссе мне приходится стирать и перерисовывать несколько раз. Потом я наношу сетку улиц. Подхожу к ней с большой выдумкой, и жилые кварталы тянутся во всех направлениях. Мозгокарта Джимми готова, вот он, разум шизофреника во всей красе, но все равно как-то работает.
– Вот, держи, – говорю я сидящему на соседнем стуле Джимми, наблюдающему за моей работой.
– И к тебе придет! – говорит он и забирает карту. Мне хочется, чтобы он наконец очнулся, назвал меня по имени, сказал, что мы с ним вместе сюда поступили, но это же Джимми: словарный запас у него невелик.
Мы сидим там же, где сидели, и меня начинает клонить в сон: рисование на заказ утомляет нехило. Последнее, что я вижу, перед тем как окончательно заснуть, – Джимми и Эбони, разложившие свои мозгокарты рядом, чтобы сравнить, чья лучше. Не самое худшее зрелище перед сном.
Сорок семь
– Крэйг, что с тобой? – слышу я голос мамы. Я вздрагиваю, и у меня видение, что все случившееся – это сон. Все, что произошло в шестом северном. Но потом я думаю: а когда же этот сон начался? Если это кошмар, то он должен был начаться когда-то, когда мне еще не стало плохо, и тогда это сон длиною в год, а таких долгих не бывает. А если это хороший сон, то тогда он должен начаться где-то, где я стою на коленях над унитазом в квартире родителей или лежу в постели, слушая стук сердца. Нет, такой сон мне ни к чему.
– А, что… ух ты. – Я сажусь. Они все здесь: папа, мама и Сара.
– Ты что, спал? – спрашивает мама. – Тебе нехорошо?
– Ты под действием таблеток? – спрашивает Сара. – Ты меня слышишь?
– Господи, да я просто вздремнул!
– А, понятно. Сейчас шесть вечера.
– Ого! Надолго я отрубился. До этого я рисовал для пациентов мозгокарты.
– Ой, не нравится мне то, что он говорит, – волнуется папа.
– Что за мозгокарты? – спрашивает Сара.
– Это то, что он рисует, – поясняет мама. – Из-за этого он и хочет поменять школу. Тебе нравится рисовать, да, Крэйг? Эти рисунки делают тебя счастливым?
– Ага. Хотите взглянуть?
– Конечно.
Я беру лежащую передо мной стопку и передаю им. Наверное, затем я и нарисовал все это – чтобы показать родителям.
– Самый хороший я нарисовал только что, для одного из пациентов.
– Очень интересно, – говорит папа.
– Мне нравится вот этот, – указывает Сара на поросенка с квази-Сент-Луисом внутри.
– Ты потратил на них немало времени, – замечает мама.
– Да в том-то и дело, что рисовать их недолго, – объясняю я. – А вообще они мне начали уже надоедать, хочу попробовать что-то другое.
– Ну а как ты себя чувствуешь, Крэйг? – спрашивает папа.
– По крайней мере, выглядишь ты гораздо лучше, – отмечает мама.
– Да?
– Ага, – подтверждает Сара. – И не так по-уродски странно, как раньше.
– Я выглядел странно?
– Она не это имела в виду, – обращается мама к нам обоим, – она о том, что, когда у тебя было сниженное настроение, ты выглядел слегка не в себе. Да ведь, Сара?
– Нет, он выглядел по-уродски странно.
– Врачи называют это «уплощенный аффект», – улыбаюсь я.
– Да, но больше у тебя этого нет, – говорит Сара.
