Книга Человек раздетый, страница 77. Автор книги Катерина Гордеева

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Человек раздетый»

Cтраница 77

– Но в интеллигентных советских семьях всегда отрицался культ материального.

– Может, он и отрицался, но когда мы с мамой жили в Таллине, там была регата в рамках Олимпиады-80. И к этой регате эстонская кондитерская фабрика «Калев» стала выпускать жвачку двух видов – мятную и апельсиновую. И это… ну как вам сказать? Это просто был взрыв мозга и абсолютное счастье. У апельсиновой этой жвачки вкус пропадал примерно секунд через тридцать, но ощущение счастья не пропадало. Но, еще раз, это не мои жалобы на бедное советское детство. Это мой спор с теми, кто приписывает мне какое-нибудь эдакое детство, проведенное на Николиной горе.

– Считается, что все дети всех киношников именно там и провели свое детство.

– Я первый раз на Николину гору попала, когда мне было сильно за тридцать. До этого я там никогда не была. Для меня это было бы совершенно пустое название, ничем не наполненное.

– Хорошо. Но в кино же вас привел отец?

– Отец мне не позволил поступить во ВГИК, потому что он считал, что, во-первых, кинопрофессия не должна наследоваться и в кино нужно приходить самому. А во-вторых, он считал, что ВГИК – это не образование. Поэтому он последовательно из всех своих детей пытался сделать филологов.

– Получилось?

– В итоге ни у одного из нас нет законченного высшего образования. Но первопроходцем на этом пути была я как старшая из четверых детей.

Потом, когда [Сергей] Соловьёв меня взял работать в объединение «Круг», мой отец тоже не то чтобы был в восторге от этого, потому что справедливо полагал, что из меня не может быть никакого редактора в девятнадцать лет: я не знаю ни кино, ни вообще ничего.

– Но вы всё равно пришли в кино.

– Я пришла в кино сама совершенно с другой стороны, со стороны документального кино вместе с Лёшей Учителем. И отец к этому не имел никакого отношения.

– Тогда он поддержал вас?

– Он не то чтобы поддерживал или мешал. Он смеялся надо мной, когда я собиралась стать кинокритиком, и объяснял, что это вообще не профессия, он издевался надо мной, когда я стала заниматься документальным кино, потому что документальное кино – это недокино, а настоящее кино только игровое. А потом так случилось, что мы с Учителем сняли «Манию Жизели» по моему сценарию, а отец там сыграл роль. И его это как-то позабавило.

– Это была случайность?

– Да. Это должен был быть документальный фильм. Просто пока мы с ним запускались, Ольга Спесивцева умерла. И мы оказались с запущенной картиной, но без героини. И вышел страшный эксперимент: я никогда до этого не писала сценариев игрового кино, пришлось писать.

И как раз на съемках «Мании Жизели» мы с Лёшей Учителем придумали, что следующая картина будет про Бунина.

– Как так?

– Мы сидели обедали, и Лёша бросил фразу: вот, собственно, Бунин сидит. А мой отец – он же портретно похож на Бунина, одно время был просто невероятно похож.

И папа мой страшно просто взвился, сказал: «Вы что, с ума сошли? Про это невозможно написать сценарий. Потом, как ты себе представляешь, как ты напишешь текст, который произносит Бунин Иван Алексеевич?» Сценарий я писала три года. И когда, наконец, я ему его показала, он сказал: «Ты знаешь, я тебя поздравляю, потому что у тебя получилось то, что я считал невозможным».

– Крутой комплимент.

– Очень.

– Что важнее, что от отца или что – от режиссера Смирнова?

– Тут не это важно. Он, во-первых, режиссер, а во-вторых, он прекрасно знает Бунина, он был помешан на Бунине. Собственно, любовь к Бунину и знание истории последней любви Бунина у меня от отца, мы с ним много про это говорили.

Был, кстати, смешной момент. В сценарии есть такой монолог, где Бунин говорит о том, почему он не любит всяких революционеров. Про противоположность народовольческого или, как он говорит, скопческого, сознания любви к жизни и пониманию прекрасности мира.

И отец, когда прочел, мне сказал: «Послушай, а это ты откуда взяла? Это же не из “Жизни Арсеньева”». Я говорю: «Папа, он придуман от начала и до конца». И отец мне вначале не поверил. А там действительно, монолог, наполненный бунинскими мотивами, вплоть до мотивов его стихов, но он придуман мною. Это был предмет моей страшной гордости. После этого отец, надо сказать, согласился с тем, что я нашла какую-то свою дорогу в этой профессии.

– Вы стали коллегами?

– Не уверена, что так можно сказать, но с тех пор я ему показывала все свои сценарии. Но и с этим у нас была драматичнейшая история: я ему показала сценарий «Связи», который тогда назывался «Времена года». И этот сценарий ему категорически не понравился. Он мне сказал: «Это что вообще такое? Что это за люди? Почему они это делают, почему так поступают? Почему ты рассказываешь историю богатых?» Я говорю: «Какие богатые, пап, ты о чем? Она рекламный агент. Какая она богатая?» – «У них вообще нет духовных интересов». Я говорю: «У них духовные интересы – танго и Борис Борисович Гребенщиков». «Это не может быть духовным интересом», – ответил отец. И, в общем, он меня разгромил…

– Это довольно ожидаемо, ведь он снял фильм «Осень».

– Конечно. И там читают Пастернака. Так вот, я говорю: «Ты понимаешь, что у нас на месте Пастернака – Борис Борисович Гребенщиков?» Но это не помогло, и он меня разгромил в хлам. А когда выяснилось, что я этот сценарий буду еще и снимать, он совсем расстроился и сказал: «Ты с ума сошла? Режиссер – это не женская профессия».

– Но вы не послушали.

– Нет. Я уже сняла картину, у меня начался монтаж, который проходил очень драматично, потому что продюсером картины был Учитель, и мы с ним были категорически не согласны в том, как надо эту картину монтировать. И у нас шел какой-то сплошной, непрекращающийся скандал вплоть до того, что в какой-то момент я уже была практически уверена, что мне нельзя этим заниматься, что я абсолютно оглушительно бездарна и так далее. И тогда я попросила отца приехать и посмотреть материал. Я сказала: «Пожалуйста, посмотри и скажи, что ты думаешь, потому что мне кажется, что это – катастрофа». Алексей Ефимович очень напрягся и сказал: «Если он приедет, тогда я тоже приеду». Словом, они вместе приехали и вместе сели смотреть. Отец сидел чуть впереди, а я – за ним. И вдруг в какой-то момент отец обернулся ко мне и показал большой палец. А когда картина закончилась он сказал: «Дочка, я был неправ». А поскольку он это сказал – то есть поддержал меня, а не Учителя, – Лёша очень рассердился, и мы с отцом вдвоем пошли выпивать. И я ему рассказала про некоторые эпизоды, которые Лёша выкинул и которых мне очень жаль. И тогда отец тайно от меня (я об этом не знала – я узнала об этом спустя много месяцев) позвонил Учителю и сказал: «Лёш, чего вы делаете? Вы не даете ей сделать картину». Они страшно разругались с моим отцом. Благодаря этому там две, по-моему, сцены мне удалось вернуть. А следующая картина была «Отцы и дети», где отец у меня сам снимался. С тех пор мы уже, в общем, разговариваем как коллеги, как товарищи.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация