– Но с такой шпиономанией можно же дойти и до того, что сама по себе Библиотека иностранной литературы – вещь опасная и вредная.
– Разумеется. Потому что вся наша библиотека – рассадник влияния вражеских структур на нашу замечательную культуру, идеологию и так далее. Понимаете, в этой истории очень много глупости, как часто у нас, увы, бывает. Давайте закроем Американский центр. Это будет скандал. Ну, можно сказать, никто скандалов сейчас не боится, потому что все скандалы уже у нас есть и терять нам нечего. Кому от этого станет лучше? Думаю, что никому. А если библиотеку закрыть – тем более. Но объяснить это тем, кто спит и видит закрытие Центра или введение каких-то ограничений в работе библиотеки, почти невозможно. Ну не поймут. Хотя я честно попыталась. Я написала письмо Владимиру Владимировичу Путину, которое, думаю, где-нибудь на столе у него лежит: «Вы говорите и постулируете, что готовы к диалогу. Но история с иностранными культурными центрами в нашей библиотеке – это как раз тот самый случай диалога. И потому надеюсь, что решение о закрытии одного из них или даже сразу нескольких – исходит не от вас. А от каких-то средних структур».
– Вы действительно думаете, что все эти инициативы рождены, что называется, на местах?
– Я думаю, что и в самом Министерстве культуры, и где-нибудь повыше – всё в такую раскорячку: с одной стороны, с другой стороны. Единого решения ни по каким действительно серьезным вопросам не существует. Я это наблюдаю в том числе и на своем примере.
– Так всегда было в нашей стране? По-вашему, нынешнее время похоже на что-то, что уже с нами происходило? Кто-то говорит о 1960-х, кто-то о 1940-х.
– Увы, мои ассоциации исторически дальше. Мне страшно смотреть, как быстро страна скатывается к идеологии конца тридцатых годов. Страшно. По-настоящему.
– По-вашему, то, что сейчас происходит в России, развивается по какому-то специальному плану, у которого к тому же есть авторы?
– Страшно себе даже представить, что для кого-то полная и окончательная изоляция страны – это план. Я надеюсь, и даже почти уверена, что этот план не разделяем всеми, что и на самом верху по этому поводу нет единой точки зрения. То есть, с одной стороны, – есть вот это абсолютно ура-патриотическое страшное направление, которое подминает под себя всё идеологическое состояние страны, а с другой стороны, нет никакого понимания, что из всего этого выйдет. Никакого окончательного решения. Мне кажется, они сами не знают, что делать. И это противоречие, эта неокончательность избранного пути ощущается во всем. Вот смотрите: с одной стороны, Красную площадь открыли для людей, провели книжный фестиваль, что само по себе прекрасно, первые лица страны туда пришли и на глазах у огромного количества народу покупали не что-нибудь, а книги. Книги! С другой стороны, мы слышим бесконечные назидательные разговоры о том, какие учебники истории разрешить, что читать, что не читать, какие книги вредные и так далее. И вообще вся эта антиамериканская, антизападная и (как нечто новое) антиукраинская дребедень, которая громко сейчас звучит, очень опасна: она охватила действительно всю страну. Кругом ненависть. И что с ней делать – неясно.
– И это тоже не план, просто так всё само собою вышло?
– А я не вижу последовательности в действиях. Судите сами, в этом году заканчивается целая библиотечная эпоха: 1 января 2016 года уходит в отставку доктор Биллингтон
[61]. У нас в России на самом высоком уровне решили дать ему государственную награду. Он – гражданин США, а это, с точки зрения всей этой шпиономании, какое-то отклонение от генеральной линии. Так выбирайте, друзья мои, или – или? Или вот недавно вручалась высшая награда, медаль Пушкина, праправнучке Александра Сергеевича Пушкина. Она тоже, вообще-то говоря, не гражданка России – гражданка Ирландии. Поэтому ответ на вопрос, где какое решение до конца принято, я думаю, не такой простой. Другое дело, что на нашей необъятной территории, где пропаганда начинает играть оглушительную роль, неизвестно, какие весы куда перетянут.
И мое личное ощущение, что там идет гораздо бо́льшая схватка, чем схватка за Американский центр. Понимаете? Потому что если сейчас мы с вами начнем приводить примеры… Зимин – бред, Ясин – бред, Прохоров, перед которым официально, вы знаете, извинилось Министерство культуры, – всё бред. Куда дальше-то идем?
– Но стремление к самоизоляции России усердно подогревается. Всё чаще говорят, что наши ценности – особенные, истинные, а все другие – чуждые и вредные…
– (Смеется.) Я недавно выяснила на одном из совещаний в Министерстве культуры, что, оказывается, доброта, любовь, сострадание – это наши ценности. Я думала всегда, что это общечеловеческие ценности, ан нет, оказывается – исконно русские. И там же выяснилось, что «ценности импрессионизма» (я не знаю, что это такое, сразу говорю, точнее, не знаю, какой смысл в это понятие вкладывал говорящий) – это не наши ценности. Я даже не понимаю, что это такое может быть.
– А с чем, на ваш взгляд, связана такая противоречивая репутация вашего непосредственного начальника, министра культуры Мединского?
– Понимаете, тут тоже опять «с одной стороны, с другой стороны». Мединский – один из самых работающих министров. Хорошо работающих, не просиживающих штаны. Но его даже не беда, а трагедия состоит в том, что у него довольно разные и часто плохие советники: они ему дают советы, которых лучше бы не давали. Понимаете, короля играет свита. Эта свита должна бы быть, конечно, посильнее.
Вот сейчас он опубликовал статью в «Известиях» о том, что государство необязательно должно поддерживать что-то такое, связанное с «Тангейзером». Ну наверное. Необязательно. Нужно еще понять, чего он хочет сказать. Но каждая его мысль сопровождается какими-то скандальными ситуациями.
Я уже не говорю о том, что вся эта затеянная им полемика «мы Европа, мы не Европа» ни у кого из людей, либерально мыслящих, энтузиазма не вызвала.
Но с другой стороны, моя личная история взаимоотношений с Владимиром Мединским – о другом. То есть это не моя личная история, это история вверенной мне библиотеки. Вот, например, у нас был концерт Макаревича. Причем в самый разгар опалы. Я – государственный служащий, мне могли запретить. Но у нас с Мединским состоялся совершенно нормальный по этому поводу разговор. Он сказал: «Давайте мы концерт Макаревича из большого зала перенесем во двор». Я спрашиваю: «И что это даст?» Он отвечает: «Двор – это как бы не совсем библиотека, не совсем госсобственность». Я говорю: «Хорошо, Владимир Ростиславович, давайте». В результате что было? Макаревич звучал на всю Таганку. Ничего не произошло. Люди спокойно собрали деньги, спокойно отправили этим украинским детям, беженцам. Вот примерно так и строятся мои отношения с Мединским. И с возглавляемым им ведомством. Думаю, они считают, что я не очень удобный во многих отношениях подчиненный. Но отношения у нас есть. И, видимо, будут еще.
